Они бежали.

Большой мальчик гнался за ними. У него были ЖУБЫ!

Проснулся я на полу. Лишь одна нога, левая, лежала накровати и крепко спала. Снаружи продолжали бушевать ветер и прибой. Внутрисердце било в рёбра почти с той же силой, что волны — о берег. Я видел, какТесси уходила под воду — тонула, а эти мягкие и безжалостные руки сжимали еёикры. Эта чёткая, дьявольская картина стояла перед моим мысленным взором.

Но не сон о маленьких девочках, убегающих отлягушкопо-добного чудовища, вызвал такое жуткое сердцебиение, не этот сонзаставил меня проснуться на полу с натянутыми как струны нервами и с привкусоммеди во рту. Я проснулся, как просыпаются от кошмара, осознавая, что забыточто-то важное: к примеру, не выключена плита, и теперь дом заполняется газом.

Я сдвинул с кровати ногу, она ударилась об пол и в неё словновонзились тысячи иголок. Морщась, я принялся её растирать. Поначалу она ничемне отличалась от бревна, но онемение быстро уходило. А вот ощущение, что забыточто-то жизненно важное — нет.

Но что? Я надеялся, что наша экспедиция на южную оконечностьДьюмы, возможно, положит конец этой отвратительной истории, очистит этотмерзкий гнойник. Самым большим препятствием, в конце концов, была вера в себя,и если бы завтра под ярким флоридским солнцем мы бы выдержали, не сломались, томогли добиться своего. Возможно, увидели бы птиц, летящих лапками вверх, илинам попыталась бы преградить дорогу гигантская прыгающая лягушка, вроде той,что я видел во сне, но я почему-то был уверен, что эти страшилки годилисьтолько для шестилетних девочек и не произвели бы впечатления на взрослых мужчин— особенно вооружённых гарпунами с серебряными наконечниками.

И, разумеется, я собирался взять с собой альбом и карандаши.

Я подумал, что теперь Персе боится меня и моего вновьобретённого таланта. Одинокий, не пришедший в себя после столь близкогоконтакта со смертью (ещё раздумывающий о самоубийстве) — я мог бы стать ценнымактивом, а не проблемой. Потому что, несмотря на все громкие заявления, у тогоЭдгара Фримантла никакой другой жизни и не было. Тот Эдгар был инвалидом, онлишь сменил сосны на пальмы. Но как только я вновь обрёл друзей… увидел, чтопроисходит вокруг меня, и начал активно вмешиваться…

Вот тогда я стал опасным. Я не знаю, что она задумала(помимо того, чтобы остаться в этом мире), но, должно быть, сообразила, что почасти генерирования зла потенциал у однорукого талантливого художника огромный.Господи, да я же мог рассылать смертоносные картины по всему миру! Но теперь явывернулся из её рук, точно так же, как и Либбит. Теперь меня требовалосьостановить, а потом — уничтожить.

— С этим ты припозднилась, сука, — прошептал я.

Тогда почему не отпускала тревога?

Картины (особенно самые опасные, из цикла «Девочка икорабль») оставались в галерее под замком, где никому не могли причинить вреда— за пределами острова, как и хотела Элизабет. По словам Пэм, из друзей иродственников рисунки приобрели только Боузи, Том и Ксандер Кеймен. Тому иКеймену я уже помочь не мог, хотя многое бы отдал, чтобы их спасти, но Боузипообещал сжечь свои рисунки, то есть за него я мог не волноваться. Даже Джекуничего не грозило, потому что он признался в этой мелкой краже. «Уайрманпроявил отменную проницательность, догадавшись спросить его об этом, — подумаля. — Странно только, что он не спросил меня, а не подарил ли я Джеку что-нибудьиз своих творений…»

Воздух в горле превратился в стекло, застыл. Теперь я знал,что забыл. Теперь, глубокой ночью, под рёв ветра за стенами. Я до такой степенизациклился на этой чёртовой выставке, что совершенно упустил из виду те своиработы, которые мог подарить до выставки.

«Могу я его взять?»

Моя память, по большей части несговорчивая, иногда удивляламеня, мгновенно предоставляя яркую, в многоцветном великолепии, информацию. Яувидел Илзе в «Розовой малышке», босиком, в шортах и топике. Она стояла передмоим мольбертом. Я попросил её отойти в сторону, чтобы посмотреть, от какогорисунка она не могла оторвать глаз. Рисунка, которого я даже не помнил.

«Могу я его взять?»

Когда Илзе отошла, я увидел маленькую девочку в теннисномплатье. Она стояла спиной, но была центральным элементом рисунка. Рыжие волосыговорили о том, что это Реба, моя маленькая любовь, подруга из прошлой жизни.Однако девочка эта ещё была и Илзе (Илзе из вёсельной лодки), и старшей сестройЭлизабет, Адрианой. Потому что именно Ади носила такое теннисное платье,украшенное по подолу тремя синими лентами (я не мог этого знать, но знал;почерпнул эти сведения с картин Элизабет… которые она нарисовала, когда её всеназывали Либбит).

«Могу я его взять? Я хочу этот».

Или что-то хотело, чтобы у неё возникло такое желание?

«Я позвонила Илзе, — сказала Пэм. — Не знала, смогу лизастать её, но она только что вошла».

Вокруг куклы-девочки лежали теннисные мячи. Другиепокачивались на волнах у самого берега.

«Голос звучал устало, но она вернулась домой в полномздравии».

В полном здравии? Правда? Я дал ей этот чёртов рисунок. Онабыла моей мисс Булочкой, и я ни в чём не мог ей отказать. По её просьбе я дажедал рисунку название: она сказала, что художники должны называть свои творения.«Конец игры», — так я его назвал, и теперь слова эти колоколом ударили у меня вголове.

Телефона в спальне для гостей не было, поэтому я прокрался вкоридор, сжимая в руке серебряный гарпун. Несмотря на стремление как можнобыстрее связаться с Илзе, на мгновение я остановился, чтобы заглянуть воткрытую дверь спальни по ту сторону коридора. Уайрман спал на спине, каквыбросившийся на берег кит, и мирно храпел. Его серебряный гарпун лежал наприкроватном столике, рядом со стаканом воды.

Я прошёл мимо семейного портрета, спустился по лестнице,направился на кухню. Здесь рёв ветра и шум прибоя слышались громче, чемнаверху. Я поднёс трубку к уху и услышал… пустоту.

«Естественно. Или ты думаешь, что Персе забыла протелефоны?»

Потом я посмотрел на трубку и увидел кнопки для двух линий.То есть на кухне, чтобы позвонить, требовалось не просто взять трубку в руку. Явозблагодарил Господа короткой молитвой, нажал на кнопку с надписью «ЛИНИЯ 1» иуслышал длинный гудок. Убрал большой палец с кнопки, и тут до меня дошло, что яне помню номер Илзе. Моя записная книжка осталась в «Розовой громаде», ателефонный номер дочери начисто стёрся из памяти.

Трубка завыла сиреной. Маленькая (я положил её на столикмикрофоном вниз), но очень уж громкая в тёмной кухне, и гудок этот заставилменя подумать о плохом. О патрульных автомобилях, мчащихся к меступреступления. О «скорых», спешащих к месту аварии.