Я попытался сосредоточиться. Уайрман задал важный вопрос.

— Мне представляется, несчастный случай. Очнувшись, онастрадала от амнезии, афазии и ещё бог знает от чего, вызванного повреждениямимозга, которые в тысяча девятьсот двадцать пятом году определить не могли.Рисование стало для Элизабет чем-то большим, чем лечение, у неё открылсяневероятный талант, и поначалу она сама создавала свои шедевры. Домоправительница…няня Мельда… была шокирована. Об этом написали в газете, и, вероятно, заметкапотрясла всех, кто прочитал её за завтраком… но вы знаете, какие они, люди…

— Потрясающее за завтраком забывается к ленчу, — кивнулУайрман.

— Господи, — вырвалось у Джека, — если к старости я станутаким же циничным, как вы оба, думаю, мне лучше прыгнуть с моста.

— На всё воля Божья, сынок, — сказал Уайрман и рассмеялся.Искренне. Смех этот меня, как громом поразил. В такой-то момент! Но на душеполегчало.

— Интерес к её картинам начал таять, — продолжил я. —Возможно, это касалось и самой Элизабет. Я хочу сказать, кому рутина надоедаетбыстрее, чем трёхлетним детям?

— Только щенкам и попугайчикам, — ответил Уайрман.

— Жажда творчества в три года… — Джек ошеломлённо покачалголовой. — Чертовски захватывающая идея.

— Вот она и начала… — Я замолчал, не в силах продолжить.

— Эдгар? — ровным голосом спросил Уайрман. — Всё хорошо?

Такого я сказать про себя не мог, но расклеиваться не имелправа. Если бы расклеился, Том стал бы только первым.

— Просто в галерее он выглядел совсем выздоровевшим.Выздоровевшим, понимаешь? Словно вновь установил полный контакт с реальностью.И если бы не она…

— Знаю, — кивнул Уайрман. — Выпей воды, мучачо. Я выпил изаставил себя продолжить:

— Элизабет начала экспериментировать. Перешла от карандашейк краскам для рисования пальцами и акварельным краскам. Думаю, этот переходзанял лишь несколько недель. Плюс некоторые из картин, найденных в корзинке дляпикника, сделаны перьевой ручкой, а другие — масляной краской для стен. Я и самхотел поработать с ней. Высыхая, она…

— Вот это оставь для студентов, которых ты будешь учить,мучачо, — прервал меня Уайрман.

— Да. Да. — Я выпил ещё воды. Постарался собраться смыслями. — Она начала экспериментировать и с другими форматами. Если этоправильное слово. Я думаю, да. Рисовала мелом на кирпиче, палкой — на песке.Однажды нарисовала лицо Тесси растаявшим мороженым на кухонном столе.

Джек наклонился вперёд, зажав руки между мускулистых бёдер,хмурясь.

— Эдгар… это не просто выдумки? Вы это видели?

— В каком-то смысле. Иногда видел сам рисунок. Иногда —что-то вроде волн, идущих от её рисунков, от прикосновения к её карандашам.

— Но вы знаете, что это — правда.

— Знаю.

— Её не заботило, сохранятся картины или нет? — спросилУайрман.

— Нет. Гораздо больше значил сам процесс. Онаэкспериментировала с форматами, и она начала экспериментировать с реальностью.Изменять её. И вот тут, думаю, Персе почувствовала Элизабет. Когда та началаменять реальность. Почувствовала и проснулась. Проснулась и начала звать.

— Персе была среди того мусора, что нашёл Истлейк, не такли? — спросил Уайрман.

— Элизабет думала, что это кукла. Самая лучшая кукла. Но онине могли соединиться, пока она не набрала достаточной силы.

— Она — это кто? — спросил Джек. — Персе или маленькаядевочка?

— Вероятно, обе. Элизабет была всего лишь ребёнком. А Персе…Персе очень долго спала. Спала под песком, на дне морском.

— Поэтично, — кивнул Джек, — но я не очень-то понимаю, о комвы говорите.

— Я тоже, — признался я. — Потому что её я не вижу. ЕслиЭлизабет и нарисовала Персе, эти картины она уничтожила. Могу предположить, чтоПерсе — из фарфора, вот почему в солидном возрасте Элизабет началаколлекционировать фарфоровые статуэтки, но, возможно, это совпадение. Навернякая знаю следующее: Персе наладила канал связи с маленькой девочкой, сначалачерез её рисунки, потом через самую любимую на тот момент куклу, Новин. И Персезапустила что-то вроде… обучающей программы. Даже не знаю, как ещё это можноназвать. Она убеждала Элизабет что-то нарисовать, а потом это что-то случалосьв реальном мире.

— Она затеяла ту же игру и с вами, — указал Джек. — КэндиБраун.

— И мой глаз, — добавил Уайрман. — Не забудь про «починку»моего глаза.

— Мне бы хотелось думать, что всё это — моя заслуга, —ответил я… но мог ли я считать её своей? — Было и кое-что ещё. По большей частимелочи… использование моих картин в роли хрустального шара… — Я замолчал. Нехотел продолжать, потому что эта дорожка опять выводила на Тома. Тома, которогомне следовало вылечить.

— Расскажи, что ещё ты узнал из картин Элизабет, — попросилУайрман.

— Хорошо. Начну с внесезонного урагана. Его вызвалаЭлизабет, возможно, с помощью Персе.

— Вы, должно быть, смеётесь надо мной, — воскликнул Джек.

— Персе сказала Элизабет, где находится эта свалка, аЭлизабет сказала отцу. Среди мусора… скажем так, среди мусора лежала фарфороваястатуэтка, может, длиной в фут. Статуэтка прекрасной женщины. — Да, это я могвидеть. Не детали, но просто фигурку. И пустые, без зрачков, глаза-жемчужины. —Это был приз Элизабет, её законное вознаграждение, и как только статуэткувытащили из воды, Персе взяла быка за рога.

— А откуда вообще могла появиться эта вещица, Эдгар? —вкрадчиво спросил Джек.

С моих губ едва не сорвалась фраза (где услышал или прочитал— не помню, но точно не моя): «В те дни жили более древние боги: и были онивластелинами и властительницами». Я не озвучил эту фразу. Не хотел слышать её,даже в ярко освещённой комнате, и лишь покачал головой.

— Не знаю. И понятия не имею, под каким флагом ходилкорабль, который потерпел здесь крушение, а может, пробил днище о риф Китта ивывалил на дно содержимое трюма. Я мало что знаю наверняка… но, думаю, когда-тоу Персе был свой корабль, и, выбравшись из воды и накрепко сцепившись с могучимюным мозгом Элизабет Истлейк, она сумела вызвать его.

— Корабль мёртвых. — На лице Уайрмана так по-детскиотражались страх и благоговение… Снаружи ветер шумел кронами растущих во дворедеревьев, гнул рододендроны, и мы слышали равномерные, усыпляющие удары волн оберег. Я полюбил этот звук с самого приезда на Дьюма-Ки, но сейчас он меняпугал. — Корабль назывался… «Персефона»?[174]