В какой-то момент подошёл Уайрман, включил на кухне свет,сел за стол, положил гарпун перед собой. Не произнёс ни слова, только слушал,что говорю я.

Илзе сказала, что начала чувствовать себя как-то странно(«жутковато-страшновато» — так она в действительности сказала), как тольковошла в квартиру. Поначалу это было только ощущение одурманенности, но скоро кнему присоединилась тошнота… как и в тот день, когда мы попытались исследоватьединственную дорогу, уходящую в глубь Дьюма-Ки. Илзе становилось всё хуже ихуже. Женщина обратилась к ней из раковины, сказала, что её отец умер. ТогдаИлзе вышла на улицу, чтобы прочистить мозги, но чуть ли не сразу решилавернуться.

— Должно быть, так на меня подействовали рассказы Лавкрафта,которые я прочитала для курсовой работы по американской литературе. Мнепостоянно казалось, что кто-то идёт следом за мной. Эта женщина.

Вернувшись в квартиру, она начала готовить овсянку, внадежде, что каша успокоит желудок, но, как только каша начала густеть, тошнотаусилилась. Всякий раз, помешивая кашу, Илзе видела в ней что-то страшное.Черепа. Лица кричащих детей. Потом появилось лицо женщины. У женщины былослишком много глаз, сказала Илзе. Женщина-из-овсянки сообщила моей дочери, чтоя умер, а мама об этом ещё не знает, но когда до неё дойдёт эта новость, онаустроит вечеринку.

— Я пошла и легла, — продолжила Илзе с детской интонацией, —и тогда мне приснилось, что женщина права, и ты умер, папуля.

Я подумал, неспроситьли, когда именно позвонила её мать, носомневался, что она вспомнит, да и значения это не имело. Святый Боже, неужелиПэм не уловила ничего, кроме усталости — особенно после моего звонка? Онаоглохла? Не мог же только я слышать это замешательство в голосе Илзе, этоизнеможение? Но, возможно, когда звонила Пэм, Илзе была ещё в порядке. Персе,при всём её могуществе, требовалось время, чтобы окончательно подчинить себечеловека. Особенно если человек находился достаточно далеко.

— Илзе, у тебя сохранился рисунок, который я тебе дал? Смаленькой девочкой и теннисными мячами? Я его назвал «Конец игры».

— Ещё одна странная вещь. — Я чувствовал, что Илзе пытаетсяговорить связно, точно так же, как пьяный водитель, остановленный дорожнымкопом, всеми силами пытается показать, что он трезвый. — Я хотела вставить егов рамку, но руки до этого недошли, поэтому прикрепила его канцелярской кнопкойк стене в большой комнате. Ты помнишь, гостиная-кухня. Там я угощала тебя чаем.

— Конечно. — Я никогда не был в её квартире в Провиденсе.

— Где я могла смотреть на него… смотреть на… но потом, когдая вернулась… он…

— Ты собираешься заснуть? Не вздумай заснуть, разговариваясо мной, мисс Булочка.

— Не заснуть… — но голос её слабел.

— Илзе! Проснись! Проснись, твою мать!

— Папа?! — Илзе явно была потрясена. Но сон как рукой сняло.

— Что случилось с рисунком? Что изменилось после твоеговозвращения?

— Он оказался в спальне. Вероятно, я сама перевесила еготуда… он был прикреплён к стене той же кнопкой с красной головкой… но я не помню,как это делала. Наверное, я просто хотела, чтобы он был ближе ко мне. Разве этоне забавно?

Нет, вот это я забавным не находил.

— Если бы ты умер, папуля, я не хотела бы жить. Я бы тожехотела умереть. Стать мёртвой, как… как… как стеклянный шарик! — и онарассмеялась. Я подумал о дочери Уайрмана и не поддержал её.

— Слушай меня внимательно, Илзе. Ты должна сделать всё, чтоя скажу. Это очень важно. Сделаешь?

— Да, папуля. Если только это не займёт много времени. Я… —послышался зевок, — …устала. Могу и поспать, раз уж теперь точно знаю, что стобой всё в порядке.

Да, она могла поспать. Аккурат под рисунком «Конец игры»,закреплённым на стене кнопкой с красной головкой. И проснуться, думая, чторазговор этот ей приснился, а на самом деле её отец покончил с собой наДьюма-Ки.

Всё это сделала Персе. Эта старая карга. Эта сука.

Ярость вернулась в мгновение ока. Словно никуда и неуходила. Но я не собирался позволить ей помешать моим планам, не собирался дажепозволить отразиться на голосе, чтобы Илзе не подумала, что я злюсь на неё. Язажал трубку между ухом и плечом. Протянул руку и схватился за тонкоехромированное основание водопроводного крана.

— Много времени это не займёт, цыплёнок. Но ты должна этосделать. А потом пойдёшь спать.

Уайрман сидел за столом, наблюдая за мной. Снаружи грохоталприбой.

— Какая у тебя духовка, мисс Булочка?

— Газовая. Газовая духовка, — и она снова рассмеялась.

— Хорошо. Возьми рисунок и брось в духовку. Потом закройдверцу и включи газ. На максимальный режим. Сожги его.

— Нет, папуля! — Теперь она окончательно проснулась,шокированная моими словами, как и в прошлый раз, когда я сказал «твою мать»,если не больше. — Я люблю этот рисунок.

— Я знаю, милая, но именно из-за этого рисунка у тебя такоенеобычное состояние. — Я собирался добавить что-то ещё, но остановился. Еслипричиной был рисунок (а я в этом нисколько не сомневался), новые аргументыпользы бы не принесли. Она и так уже всё поняла. Вместо того чтобы говорить, явзад-вперёд дёргал кран, сожалея всем сердцем, что мои пальцы сжимают не горлоэтой суки-карги.

— Папуля! Ты действительно думаешь…

— Я не думаю — знаю. Иди за рисунком, Илзе. Я подожду утелефона. Принеси, сунь в духовку и сожги. Немедленно!

— Я… хорошо. Подожди.

Со стуком трубка легла на столик.

— Она это сделает? — спросил Уайрман.

Прежде чем я успел ответить, раздался металлический хруст, итут же холодная вода обдала мне руку до локтя. Я посмотрел на кран в моёмкулаке, перевёл взгляд на обломок трубы. Бросил кран в раковину. Иззазубренного обломка хлестала вода.

— Думаю, да, — ответил я. — Извини.

— De nada.[175] — Уайрман опустился на колени, открылшкафчик под раковиной, сунул руку за мусорное ведро и стопку мешков для мусора.Что-то повернул, и струя из сломанного крана сбавила напор. — Ты не знаешьсвоей силы, мучачо. А может, знаешь.

— Извини, — повторил я. Не сильно раскаиваясь. На ладоникровоточил неглубокий порез, но настроение у меня улучшилось. И в головепрояснилось. Я даже подумал, что в своё время таким вот краном могла стать шеямоей жены. Не стоило удивляться, что она со мной развелась.