Пока Михаил Владимирович осматривал вождя, Крупская стояларядом, напряженно вглядываясь в лицо профессора. Она перестала доверять словами пыталась читать по лицам.

— Пульс немного частит, — сказал Михаил Владимирович, — а вобщем, все неплохо.

Вождь задремал. Крупская не отпустила профессора, повела ксебе в комнату. Это была узкая келья, с походной койкой и письменным столом.

— Врачей, младшего персонала, охраны полон дом, — прошепталаона и закрыла дверь, — он выкарабкается, я верю. Но всего этого ужаса могло небыть, если бы операцию делали вы. Он так просил вас, он предчувствовал. Именнопосле той операции, в апреле двадцать второго, ему стало хуже.

— Надежда Константиновна, я не берусь оперировать, когдаточно знаю, что хирургическое вмешательство навредит, а не поможет.

— Вы не беретесь, а немец взялся! Вот результат. ОперировалЛенина некто профессор Борхард. Он провел в Москве меньше суток и бесследноисчез. Остался маленький шов на шее вождя, да справка, полученная ГлебомИвановичем из советского посольства в Германии, о том, что профессору Борхардувыплачен гонорар в размере двухсот двадцати тысяч немецких марок.

Операцию провели в Солдатенковской, ассистировал Тюльпанов.Извлечение пули явилось уважительной причиной, по которой Ленин не смоготправиться в Италию, в Рапалло, на переговоры с правительством Германии. Ноглавную роль, разумеется, играла сама пуля как вещественное доказательство напроцессе против эсеров. Ее не забыли надрезать крестообразно, потому что идея сядом кураре всем понравилась. Однако перепутали калибр, он не совпадал скалибром револьвера, который сначала потерялся, а потом был принесен на Лубянкубдительным рабочим Кузнецовым.

Процесс проходил открыто, широко освещался в прессе. Поповоду кураре пригласили выступить эксперта. Профессор биологии Щербачевзаявил, что яд кураре делается из чилибухи. Растет чилибуха только в ЮжнойАмерике, и яд умеют делать только местные туземцы. Свинцовую пулю пропитатьядом невозможно. Намазать тоже нельзя. Яд жидкий. Но если каким-то невероятнымобразом удалось бы поместить каплю кураре на поверхность или вовнутрь свинцовойпули, смерть от самого легкого ранения неизбежна. Кураре не разрушается подвоздействием высоких температур.

Эксперта удалили из зала, но от идеи не отказались, очень ужкрасиво звучит: кураре!

Главных обвиняемых, Семенова и Пономареву, приговорили ксмертной казни, но в связи с чистосердечным признанием в виде брошюры,опубликованной огромным тиражом на русском и немецком языках, помиловали иотправили отдыхать в Крым. Прочие обвиняемые были наказаны по всей строгостипролетарского правосудия.

В тот вечер, когда оперировали Ленина, Михаила Владимировичане было в больнице. Позже операционная сестра обмолвилась: «Владимир Ильич такмужественно перенес пункцию». «Все-таки делали пункцию?» — спросил профессор.Сестра побледнела и больше не сказала ни слова.

Тогда же, в апреле, Сталин занял пост генерального секретаряЦК. В мае у Ленина случился удар. Паралич правой руки и ноги, временная потерядара речи и способности писать.

Федор не стал ничего рассказывать Ленину. Вождь и так ужзнал достаточно, чтобы предпринять решительные меры. Знал о сифилитическойкампании. Знал о цианистом калии. Сталин действовал открыто, оставилдокументальное свидетельство в виде собственноручной записки в ЦК о том, чтоЛенин просит дать ему яду, с датой: 17 марта 1923 года. Что Ленин в это времялишился речи, было учтено. Сталин утверждал, будто просьбу вождя передала емуКрупская.

Она знала о записке, но молчала. Каталась по полу вистерике.

Впрочем, Ленин все-таки пытался кое что предпринять. 19октября 1923 после долгого паралича и безмолвия он вдруг встал, заговорил,потребовал срочно ехать в Москву. С ним отправились Крупская, Мария Ильинична иМихаил Владимирович, который оказался в тот день в Горках. По дороге вождьповторял, что готовит бомбу, разгромит Сталина политически. Оказавшись в своейкремлевской квартире, бросился в кабинет, стал рыться в ящиках письменногостола, кричать, что его обокрали, пропала важная вещь.

— Владимир Ильич, почему вы оставили важную вещь тут? —спросил профессор.

— Вы разве не помните, в каком состоянии меня отсюда увезлив последний раз? В параличе, на носилках! Что я мог взять с собой?

Он искал, бранился, перерыл все. Вещь не нашел. Захрипел,забился в конвульсиях. В Горки его опять увезли в параличе, на носилках. Чтоименно он искал, так никто и не узнал. Крупская попросила профессора забыть этуисторию.

Во время коротких ремиссий он диктовал секретарям гневныеписьма, требовал избавить его от нашествия врачей, особенно немецких, требовалснять Сталина с поста генерального секретаря. ЦК аккуратно рассматривало каждоепослание, принимало решения, выносило постановления. Врачей оставить.Ответственность за соблюдение режима по прежнему возлагается на Сталина.«Совершенно очевидно, что предложение Ленина освободить Сталина от обязанностейгенсека, высказанное в „Письме к съезду“, демонстрирует полнуюнесостоятельность Ленина не только как государственного деятеля, но и какличности в целом…»

Крупская приоткрыла дверь, выглянула в коридор:

— Пойдемте чаю выпьем, кажется, их нет никого. Не могу ихвидеть, не могу. Следят и ему доносят.

Кому «ему», было ясно без комментариев. За чаем она вдругспросила:

— Как ваши дети? Внук?

— Спасибо. Здоровы.

Вряд ли ей было известно, что его семья давно уж сбежала изРоссии.

Федор регулярно получал информацию от Эрни. МихаилВладимирович знал, что Таня учится в Берлинском университете. Миша пошел вшколу. Андрюша поступил в Венскую академию художеств.

Возвращаться в пустую квартиру было невыносимо. Няня умерлав мае двадцать второго. Он сутками дежурил, обезьянку Марго, когда его долго небыло дома, брали к себе Федор, Валя Редькин или Слава Линицкий, кто мог. Этоспасло ей жизнь, потому что в октябре двадцать третьего, как раз после поездкиЛенина в Москву, в квартире Михаила Владимировича провели глобальный обыск. Онв это время находился в больнице. Перерыли все. Вычистили лабораторию. Осталисьтолько приборы, ни склянки, ни коробочки. Забрали всех животных, включая двухкрыс и одну морскую свинку, которые удачно перенесли вливание препарата.

— Пожалуй, я поеду, — сказал Михаил Владимирович, — уже бездвадцати шесть.

— Зайдите к нему. Он дремлет, но огорчится, если узнает, чтовы уехали, не попрощавшись.

Вождь лежал на высоких подушках, его била дрожь. Глазашироко открыты. Прикоснувшись к нему, профессор почувствовал страшный жар, неменьше сорока.