которая сидела с Мултыхом у окна, была одета в черный казачий костюм с погонами хорунжего. Она мелкими шажками, звеня шпорами на желтых сапожках, подскочила к молодому татарину, смело уставилась в его смуглое лицо с черными усиками и тонкими бровями и громко захохотала.

— Ха-ха-ха… Смазливый мальчонка! Смотри, — обратилась она к одному из офицеров, — как он глядит на меня! А глаза как буравчики. Ух! — И женщина топнула желтыми сапогами, кусая губы, тряся лохматой головой. — Что смотришь, славный парнишка?

Опа взяла татарина обеими руками пониже плеч и крепко сдавила пальцами.

— Какой симпатичный!

Кто-то из офицеров крикнул:

— Поедемте!

Блондинка вышла вместе с татарином, громко заливаясь смехом.

— Господин командир, сядем здесь вот, с ним, с послом Абдуллы Эмира. Лошади, видать, лучше нет нигде во всем Крыму. Все уселись на четырех тачанках, кони рванули, и только бело-бурая завеса пыли встала на широкой улице и скоро затянула всю деревню.

Кое-кто из казачьих офицеров остался в школе вместе с казаками — попросту погулять, попить, как когда-то в старину гуляли в казачьих куренях.

2

Два мыса, расположенные друг от друга на расстоянии километра, сходились полукругом в море, образуя бухту с узким, длинным проливом.

Внизу, на берегу, среди обрывистых скал, стоял большой живописный дом. Облитый лучами солнца, он тонул в густой зелени. Архитектура, украшения, окраска стен напоминали мечеть. Богатейший парк окружал этот дом.

Посредине находился огромный пруд — там плавали белые лебеди и дикие утки. Всюду фонтаны, розы, фиалки, тюльпаны, гвоздика, серебристые тополя, кипарисы, душистая акация…

С западной стороны дома белела колоннами большая терраса, заросшая диким виноградом. Отсюда сквозь гущу парка можно было видеть край зеленого моря. Здесь хозяин имения Абдулла Эмир ранним утром, когда вспыхивало выкупавшееся в море солнце, проводил по смуглому лоснящемуся лицу ладонями и взывал к аллаху, чтобы тот послал ему счастья и здоровья.

Далеко раскинулось имение Абдуллы Эмира: кошары для овец, базы для табунов, лошадей и скота, казармы, где живут сотни людей хуже собак, трудясь не покладая рук для хозяина роскошного дворца. Потоком льется богатство, с полей сыплется хлеб, с моря плывет рыба — и все в карман мурзака.

Было время, когда Абдулла Эмир уже не думал увидеть свои поместья. Красная Армия быстро двигалась, занимая город за городом. Она была уже у Акмоная, в пятидесяти километрах от имения, когда Абдулла Эмир бросил все свои богатства и целую неделю сидел на пристани в Керчи, ожидая парохода, чтобы уехать в Константинополь, где он окончил университет. Но отступила Красная Армия, и он с радостью возвратился в имение.

И вот сейчас гордый стоит Абдулла Эмир над морем на высокой скале, похожей на огромную человеческую голову, и ждет гостей. Круглый, весь налитый довольством, щурится Абдулла Эмир от яркого солнца.

Заметив несущиеся тачанки, он спустился вниз.

— Ах, как я рад! — громко и весело заговорил Абдулла Эмир. — Благодарю, благодарю, что пожаловали ко мне в имение.

Он схватил холеные, белые руки Мултыха и сильно, но почтительно пожал их. Затем поочередно здоровался с остальными офицерами, брал в обе ладони их руки, так же тряс, краснея от напряжения.

Офицеры звякали шпорами, блестели золотыми погонами.

— Как у вас чудно! — воскликнула блондинка, одетая казачьим офицером, обратившись к Абдулле Эмиру.

Гости спустились по длинной тополевой аллее. У самого дома их встретили белобородые на подбор старики татары — слуги Абдуллы Эмира. Они низко кланялись гостям, проходившим на террасу. Посредине стоял огромный стол, покрытый пестрой скатертью, края которой, обшитые золотой тесьмой, свешивались до полу. Вокруг стола ждали гостей богатые тахты, устланные персидскими плюшевыми коврами, с искусно вышитыми подушками.

Гости расположились на тахтах, с любопытством рассматривая живописно красующиеся на столе ликеры и старые крымские вина. Некоторые, переглядываясь, знаками показывали: «Дело будет».

Когда все уселись, слуги подали большие блюда. На них горой были наложены — по обычаю, чтобы через край валилось — отварная молодая баранина и откормленные жареные индейки… Появились подносы с бокалами.

Абдулла Эмир первый поднял бокал и сказал, торжествуя:

— Выпьем, господа офицеры, за великую победу, за освобождение Крыма! Крым — это наша крепость. Только нужно ее очистить внутри, тогда можно сидеть спокойно. Она будет неприступна. Ура, господа! За победу! За прекрасный Крым!

— Ура, ура! — закричали гости и зазвенели бокалами.

По обычаю татарских помещиков, подали обед в восемнадцать блюд: и кислое, и горькое, и соленое, и сладкое. Все было мясное, приготовленное из баранины и дичи.

Вскоре языки у гостей развязались, лица раскраснелись, глаза заискрились. Начались воспоминания, песни, шутки.

— Ну, коллега, расскажи, как у тебя дела с организацией национального отряда, — обратился Мултых к Абдулле. — Как пополнение?

— Хорошо. Мне дали часть чеченцев. Недавно прибыло еще пятьдесят добровольцев-татар — только сыны богатых… Мобилизованных — ни одного, — ответил Абдулла Эмир. — Мне и тебе, господин Мултых, выпало счастье поработать вместе…

— Мы еще поборемся! — гордо заявил Мултых и хлопнул себя по колену.

— Нам с тылом придется воевать, — сказал, подвигаясь ближе к Мултыху, Абдулла Эмир. — Сердце тыла должно быть здоровое, тогда только успехи на фронтах будут обеспечены. Так и знай. Самая хитрая и опасная война — это в тылу.

Мултых вынул из кармана френча кисет, набрал табаку и набил трубку.

— Вай-вай, — сказал Абдулла, — откуда у тебя такой кисет? Ведь это только почетному гостю дарят.

— Мне его и подарили: татарин в Коголче, как уважаемому гостю. Это дорогая и редкая для меня память, — ответил, усмехаясь, Мултых.

— Какой кисет богатый! Еще работы дедов, — любовался Абдулла Эмир.

Абдулла Эмир был недавно назначен командиром национального отряда, организуемого для борьбы с революционными массами в тылу. О, Абдулла Эмир был закаленным воякой… При курултайском правительстве он командовал эскадроном, озверело дрался с большевиками, будучи одним из активных членов мелифирковской партии. Это он приказал своему эскадрону резать русскую бедноту в Бахчисарае, а в восемнадцатом году захватил в лесу Совет Тавриды и расстрелял его.

— Я знаю, как надо беречь тыл, — продолжал Абдулла Эмир, подливая вина Мултыху. — Прежде всего надо его чистить. Вот начать от моря, отсюда, и пройти густой цепью, заглянуть во все уголочки. И стрелять, стрелять, рубить, вешать на телеграфные столбы, так, чтобы на каждый пришлось в среднем по два большевика.

— Черт возьми! — воскликнул Мултых.

Гости обернулись на крик Мултыха и поняли, что он уже через меру хватил вина. Они знали, что когда Мултых пьян, то орет, ругается, стреляет из револьвера — словом, ведет себя как сумасшедший.

Мултых скрипел зубами, бессмысленно таращил глаза.

— Я уже давно, —