кричал он Абдулле, — вешаю, рублю, расстреливаю и направо и налево. Страх!.. Если сотню расстреляю, тысяча испугается. А ты будешь мне помощником, Абдулла Эмир… — пьяно раскачивался Мултых.

Он откинулся на мягкую спинку дивана и, уставив глаза на цветной потолок, обсасывал толстыми пьяными губами золотой наконечник мундштука.

— Господа, — обратился он к гостям, — я предлагаю выпить вот этого, красного, как кровь, вина. Наливай всем!

Мултых вынул наган и выстрелил в кошку. Она замяукала и свалилась с перил террасы.

Ротмистр втянул в ноздри щепотку кокаина и снова стал веселым.

Гости, успокоившись, продолжали пить.

— А теперь — тост за Слащева, за его десант. Да не забудет его Русь святая! Ура, господа!

Блондинка сидела с Мултыхом. Он шептал ей на ухо:

— Дуся, возьми себе этого татарчонка…

— Оставьте!

— А темперамент во… восточный…

Мултых встал, положил блондинке на плечо руку, пригнул к себе и прошипел:

— Ты у него разузнай, где бы тут хорошеньких девочек…

— Небось татарку тебе, да?

— Не мешало бы содрать чадру…

Абдулла Эмир пригласил гостей в сад. Все спустились по лестнице, а на стол поставили новое угощение.

3

Сидя на солнце, здоровые, сильные казаки, одни с лихо закинутыми чубами, другие с бритыми головами, без шапок, поснимав рубахи, жадно пили горилку и пожирали баранину. По раскрасневшимся, жирным лицам, по дородным телам было видно, что тут собрался народ не простого звания, а родов богатых и сытых. У многих на груди красовались георгиевские кресты и медали. А чем хуже чеченцы? Среди них князей — хоть отбавляй. Целая сотня гордых горных князьков.

— Мы — князья Кавказа!.. Обожатели красивых женщин. Вот какие мы…

Праздник выдался такой, какого деревня Коголча никогда не видала. Казаки пили за павших сослуживцев, за полковых героев, за удачный десант Слащева. Вспоминали Кубань, огромные баштаны, виноградники, табуны и стада.

— Кузьма, ось глянь сюда. Смотри, яка ж красота, прямо як на картине намалевано!

— Эх, раздолье, хлеба! Кони-то в них купаются, только головы видать, будто в реке зеленой. Во благодать им какая, а!

Весь отряд расседланных лошадей казаки запустили в высокую пшеницу, выбросившую колос в четверть величиной, тяжелую, жирную, с наливавшимся уже зерном. На урожай был нынче особенный год — часто выпадали дожди. Казачьи кони рассыпались по полю, чернеющие головы их ныряли во взволнованной ряби хлебов. Потрава разрывала на части сердце крестьян, ожидавших урожая.

— Куда пойдешь, кому скажешь? — говорили они.

— Жаловаться некому.

— Эх, тай хлеб какой! Прямо море колыхается!.. А травы! — любовались казаки, знающие толк и в земле и в урожае.

Пили, ели, рассказывали, как ловили и расстреливали большевиков. Многие вспоминали 1905 год, когда разгоняли рабочих в Петербурге, Москве и Ростове. Хвастались заслугами: как грабили евреев, насиловали девушек, заражали их. Будут помнить, мол, казаков.

Один казак, огромный детина, без рубахи, с широкой, мясистой грудью, бритой круглой головой и загорелым, казалось отлитым из бронзы, изрубцованным в боях лицом, поднялся, покрутил пьяной головой, окинул сидевших казаков мутными глазами и сказал:

— Братцы мои кубанцы! Я — Сологуб Петро. Я — настоящий сын земли кубанской. Дед мой казак, кошевым був. Батько тоже небезызвестный полководец. Брат мой атаман, а я казаком остался… Эх, не було б комиссарской войны, була б царева, я уже большим человеком вышел бы…

Грудной, мощный голос Сологуба разлетался пр площади. Все перестали есть, устремив взоры на казака, а он поднял свой мундир с земли, побряцал крестами и медалями.

— Вот, всем видно, до чего я дослужился. А революция, эта идолова душа, она хочет славу, кровью добытую, отобрать. Заслугу казачью грязными большевицкими ногами топчет.

Сологуб крепко сдавил челюсти, тяжело засопел и прорычал:

— У-ух!.. Поднялись гнидники. Не дали на дорогу выйти.

— Ну и голова у Петра! Усем головам голова. Вот казак, не простого, а богацкого роду, — переговаривались казаки.

— Ему бы всеми кубанскими войсками орудовать.

— А де мое богатство? Я думал, что такого всю жисть не прожить, не пропить. А земли сколько, та земля какая!.. А теперь? Большевики, душегубы, забрали та бесштанникам бесплатно роздали, анахвемы! — кричал Сологуб. — Хлопцы, одним розмахом десять душ будем на пику садить. С материного пуза — и оттуда большевиков вытягивать, с корнем будем изничтожать… Эх, братаны, казаки, выпьем сколько тут нас есть на площади и русских и нерусских! За нового царя, за билый хлиб кубанский…

— О, как раз у точку казакам попал, ось трошки добавить требуется; и за наше вольное казацтво, — поправил старый желтоусый казак.

— Ну, нехай буде так, с прибавкой, дядько Иван, — отозвался Сологуб, поднимая хрустальную сахарницу, наполненную виноградным вином. — Ну, казаки, выпьем, щоб язык не ворочался.

— Ха-ха… Хо-хо… Га-га-га…

— Ну, як скажет Сологуб, ей-бо, так будто коваль молотком приплещет, — смеялись казаки, восхищаясь речью Сологуба.

— Казаки! — орал польщенный Сологуб. — Пейте, та ешьте, та накопляйте силы, та такой силы, та такого духу, щоб наши шашки и пики добре орудовали, щоб потом лучше да краше на ридной Кубани нам жилося!

Казаки, услышав слова «лучше жилося», затянули песню:

Выпьем по чарке, выпьем по другий…

Щоб наша доля нас не цуралась,

Щоб краще в свити жилося…

Чокались огромными кружками, расплескивая янтарное вино.

А Петро Сологуб жадно глотал из сахарницы, словно вол, давно не пивший и добравшийся в жару к пойлу. Красное вино бежало по его подбородку, по рыжим усам, по смуглой жирной груди.

— Ну, музыканты, давай гопака! Там гармония, там бубен, а там дудки.

Пошла пляска. Прыгали, падали, пили и опять танцевали, приговаривая:

Ой, сысь, потрясись!

Чеченцы резали воздух сверкающими кинжалами, с подпрыгом втыкали их в землю, на носках бегали вокруг торчащих ножей, потом вынимали и ловко жонглировали ими. Стоящие били в ладоши и в такт говорили:

— Гоп-гоп-гоп…

Вдруг в гульбу врезался крик:

— Стой!

Шум сразу оборвался.

— Там, на нивах, чего-то неладно. А ну, хлопцы, возьми-ка этих жеребцов да дергай узнавать.

Пять казаков вспрыгнули на лошадей и умчались. Вскоре они вернулись, гоня перед собой двух стариков татар.

— Ага, черти лысые, поганые татары, против казаков? Казаки всегда вас лупили и будут лупить.

— Так вот они что! Казацких коней трогать?! — заревели пьяные, угрожающе поднимая кулаки.

— А ну, вяжи кобыле до хвоста, пускай несет.

— Э, нет, еще хвост коню оторвем. Другую кару надо придумать.

Некоторые предлагали свиным салом губы намазать, иные — выпороть, повесить, но все это было забраковано.

— Повесить это не штука, а вот штука, ежели что-нибудь новое придумать, — сказал