Татары старики плакали, говорили, что у них всего одна десятина и ее побили лошади, что семьи останутся без хлеба, но их с пинками и издевкой потащили к школе. Там их раздели и повесили за ноги, вниз головой, на перекладине ворот.

4

Мултых и Абдулла Эмир вошли в круглую глухую комнату, стены которой были обвешаны темно-серыми, восточной работы, гобеленами. На полу лежал пушистый ковер. У стен были расставлены низкие кресла, отделанные перламутром. На окнах и на дверях висели вышитые золотом розовые гардины. На маленьком раздвижном столике лежала толстая книга, сверкающая серебром и камнями, вделанными в бархатный переплет.

Мултых огляделся, выпятил нижнюю губу и проговорил:

— Недурной у тебя уголок. Это, Абдулла Эмир, настоящий музей Востока.

Мурзак, улыбаясь, отвечал:

— В этом доме бывает мой отец, бываю я. Женщинам, по закону, не положено сюда даже ступать ногой. В праздники курбан-байрам и ураза-байрам здесь бывают муллы, и когда изредка приезжают почетные гости, я также принимаю их здесь, для молитвы. Моему дедушке было от роду сто двадцать восемь лет, он считался самым древним стариком в Крыму. И вот в праздники он выходил отсюда, по этим ступенькам, во двор и целый день принимал богатых гостей. Сколько ни бывало народу — все целовали ему руку, как и подобает по корану. Так как сейчас у нас великий праздник победы над большевиками, то во имя этого праздника мы имеем счастье посидеть здесь, и что ты ни вздумаешь делать сейчас в этом доме, все будет позволено.

— Ладно, ладно, — сказал Мултых, заложив руки в карманы, и свистнул. — Что-нибудь в память моего пребывания мы должны сообразить сейчас. Не так ли?

— О, — вскричал Абдулла, — во имя наших целей, наших общих идей — что угодно! Даже сейчас разрешу здесь пить самые лучшие вина, и хоть с женщинами, и то можно.

— Вот это хорошо. Прямо-таки превосходно, — радостно потирал руки Мултых. — В этой роскоши райский вечер, что мы раньше задумали с тобой устроить, будет как нельзя к месту.

— «Райский вечер»? — тихо повторил Абдулла Эмир; приложив к толстой губе указательный палец, подумал, потом сразу встряхнул головой и сказал: — Райский вечер будет здесь.

— Ну, как девицы? Достойны быть в этом святом музее? Абдулла пожал плечами и, тихо усмехнувшись, ответил: — Да ведь мы-то с тобой: ты — русский дворянин, я — татарский. Для нас с тобой и нашего удовольствия думаю, что все и везде в нашем отечестве можно. Мы сами себе разрешаем.

— Ну, а бабенки-то как? — опять спросил Мултых.

— О! — восторженно зачмокал губами Абдулла Эмир и поцеловал кончики пальцев. — Ты видел вон там, в моем саду, цветут розы? Так эти девицы куда лучше всяких роз.

Абдулла быстро вышел из комнаты.

Мултых прошелся из угла в угол, потом остановился и, высыпав из револьверного патрона на ноготь щепотку кокаина, втянул его сперва в одну, а затем в другую ноздрю.

— Тэ-экс… — произнес он, кривя губы. Заложил руки в карманы и стоял у окна, широко расставив ноги.

Вдруг шумно распахнулась дверь. Вошел Абдулла, а сзади двое татар из добровольческого отряда втащили юную заплаканную девушку. Иссиня-черные локоны оттеняли ее бледное точеное личико. Множество дешевых монет звенело на круглой шапочке, и сквозь разорванный бархатный корсаж была чуть видна полудетская грудь. Это была Алиме.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Белогвардейцы справляли победу. Петлям, поркам и расстрелам рабочих и крестьян сопутствовали дикие грабежи и насилия. Контрразведки, тюрьмы и крепости наполнялись людьми, которых подозревали в содействии и сочувствии Красной Армии.

В Керчи, в окрестных поселках и деревнях наступила тишина, какая бывает перед грозой. Жизнь партизан в подземелье стала совсем невыносимой.

Взрывы грохотали на всех каменоломнях. Черные столбы дыма расстилались вокруг города тяжелой дымовой завесой. В дыму и огне обваливались и рушились каменоломни. Белые сгоняли мирных жителей города, засыпали, закладывали и замуровывали все заходы.

После обхода постов Колдоба возвратился в штаб и просмотрел поданные ему на сегодня списки взводов. Во всем полку оказалось налицо триста пятьдесят человек, еще пригодных к боевым действиям. За последние две недели около ста партизан умерли от болезней, ран и голода, а многие так ослабели, что не могли двигаться. По новым спискам Колдоба недосчитался многих командиров.

Вся тяжесть руководства теперь лежала только на нем и Коврове. Хотя оба были ранены в бою и контужены обвалом, огромная физическая сила и выносливость еще удерживали их на ногах. Они посменно проверяли посты, отбивали попытки белых спуститься в каменоломни, не давая им закладывать динамитные бурки.

Просмотрев списки, Колдоба прилег отдохнуть, — последнее время он почти не спал. Впрочем, он знал, что сон все равно не придет к нему и время отдыха будет использовано им как время для размышлений.

Он лег на спину, раскинув ноги и руки, и уставился в потолок галереи, упрямо, не отрываясь смотрел в одну точку. И совершенно невольно, сначала думая о настоящем, он постепенно уходил мыслями в прошлое и весь отдался воспоминаниям. Встал перед глазами тысяча девятьсот пятнадцатый год — разлука с только что повенчанной женой, вонючие казармы, ругань офицеров и пыль бесконечных дорог, пройденных в далеких походах… И траншеи на фронте, ночные атаки, небо, озаренное ракетами, раскрытое над головой, как багровая пасть… И первое сознание, что он убойный скот, гонимый на смерть ради чьих-то интересов. Между обрывками воспоминаний о фронте вдруг просияла кудрявая головка сына, рожденного в его отсутствие, которого он увидел впервые лишь в семнадцатом году, когда вернулся с фронта. Даже не успел разглядеть его хорошенько, наласкаться, наиграться с ним всласть — рука вновь сжала винтовку, но уже для иной цели; для революции. И как часто ободрял себя Колдоба воспоминанием о сыне. А жена Вера… Верочка… Черноглазая девушка, дочь старого судового механика, соседа отца Колдобы… Старики с детства сосватали их. И особенно светло вспомнил Колдоба, что, когда он пришел с фронта, глаза жены были полны радостных слез. Влажным лицом она прижималась к его груди, жалуясь, что истомилась без него и никуда больше не отпустит… И она пытливо смотрела ему в глаза и спрашивала. «Ты не уйдешь? Мы будем жить вместе, да? Только вместе, не разлучаясь…» И он весело отвечал, что не уйдет, но уже знал, что уйти придется. Первые дни пролетели так быстро…

Он почувствовал, насколько близки ему эти