– Какая разница – кто из нас спрашивает, кто отвечает.Считай, что это я задавал тебе вопросы. Я знаю о Боге не больше, чем ты, хотя ядействительно доктор теологии, а ты, фон Штейнбок, обыкновенный пьянчуга.

Со стороны Пшикопа донесся рев – стоявшая там колонна танковначала прогревать моторы.

– Мне надо рвать когти, – сказал д-рГурченко. – Не затем я переплывал Берингов пролив в пятьдесят первом,чтобы в шестьдесят восьмом комми меня снова прихватили в Праге.

Мы быстро ушли в маленькую боковую улочку, где бедные чехиза эти свои несколько месяцев сделали все «как в Европе»: и рекламу «Чинзано»,и «Бар энд грилл», и всякие другие маленькие, светящиеся предметы и буквочки,превратившие эту улочку с ее огромными старыми домами в таинственный уголокевропейской столицы. Вдоль тротуаров стояли машины разных марок и разных стран,среди них и Санин «фиатик».

– До границы мы доберемся за несколько часов, –сказал он. – На всех КПП сейчас, конечно, полная неразбериха. Оченьудобный случай для тебя.

Мы влезли в машину. Саня с усилием выкручивал руль влево,чтобы вылезти из ряда. Со всех сторон, то приближаясь, то отдаляясь, вылитанковые моторы.

Ну и пиздили же они меня, Толя, от первого дня следствия допоследнего! Лучше не вспоминать! Вот ты говоришь, что воспоминания не стоят нигроша, но ты не прав. Бывают дни, когда все стонет от воспоминаний и непоймешь, то ли плоть стонет, то ли душа. Осколок того года бродит у меня под кожейв дурные дни.

Потом с четвертаком за пазухой меня отправили на Чукотку, вПервое – ты знаешь, урановое – управление. Там в шахтах были одни «четвертаки»,все самые страшные враги советской власти, но даже и таким нам давали масляныйдовесок, и вся хавалка была погуще, чем в обычных лагерях, чтоб не сдохлираньше времени, потому что стране был нужен уран для обороны от империализма.Там шел даже зачет – год за пять. Через пять лет в Ялту поедете, в санаторий спортвейнами, говорила нам вохра. Все, конечно, знали, что отсюда уезжают нечерез пять лет, а через полгода и не в Ялту, а подальше. В шахту нас спускалибез всякой защиты, и о язвах на теле у доходяг тоже лучше не вспоминать.

К счастью, я попал туда летом. На разводах я видел горы,освещенные солнцем, на утренних разводах – западные, на вечерних – восточные.Зимой, наверное, я молча бы умер в темноте. Лето – опасная пора для урановыхрудников.

Да что я, в тягловую лошадь, что ли, превратился? Вот передомной восточные горы, на них большие пласты снега, а между ними синие карманы –тень. Перевали одну за другой эти горы или на одной из них сдохни! Быть может,ты еще увидишь море с плавающим льдом. Переплыви это море или утони в нем!Разве ты забыл, как выбивают оружие у охраны? Уходи с оружием или получи пулю!Пуля, веревка, собачьи клыки – все варианты были лучше уранового рудника.

Оказалось, что еще несколько парней в лагере мучились такимиже вопросами. Охрана там была поставлена безобразно. Дальстрой справедливосчитал, что лучшая вохра – сама Чукотка. Разоружить вечно пьяных вертухаев длядесятка матерых европейских солдафонов вроде нас вообще было не проблемой.

Мы шли на восток двадцать семь дней. У этой оторвы насеверо-востоке действительно надежная зона – Чукотка. Гнус, жар, понос, озноб,ссадины, снег, болота – все это вместе, может быть, только немного лучше, чемуран. Ах, дружище, нам приходилось чинить насилие – мы нападали на лоуроветлани отнимали у них их жалкую еду, оленьи шкуры, спички, водку. По всем признакамлоуроветлане – мирный народ, и я надеюсь, они не будут долго держать зла к тойкучке полубезумных доходяг. Уже с Аляски я посылал лоуроветланам мольбы опрощении – с ветром, с солнцем, с птицами, просто по Божьим путям, я надеюсь,они дошли.

К Берингову проливу мы вышли впятером, шестеро остались ввечной мерзлоте, но не переход их сгубил, просто их привезли на рудники нанесколько недель раньше. Радиация… мы тогда и слова-то этого не знали.

С тех черных скал над холодной рябью пролива такойоткрывался просторный и неживой мир, мир неорганической, природы! Камни вода,лед – ничего больше! Страх охватил меня там, и я усомнился в Христе.

Понимаешь ли, если вокруг жизнь, деревья, дети, собачня идаже просто трава, просто даже ягель, всегда веришь – жив Иисус! На мысеДежнева мне явилось видение Иного, Небога, могучего и насмешливого,перекинувшего свои столбообразные ноги через пролив на Америку и Россию.

Нам показалось, что здесь-то нам и придет конец, на гранидвух миров, которую не перешагнуть, и здесь мы станем холодным тленом, как вдругмы увидели под скалами длинный каяк.

Да, внизу на гальке лежала лодка, сшитая из шкур, натянутыхна кости морзверя, а вокруг не было ни души, а на горизонте-то тянулиськакие-то темные полосы, может быть, просто тучи, а может быть, и Аляска!

Мы стали спускаться к морю, и в это время нас обнаружилпограничный патруль. Три солдатика сначала кричали нам, потом начали стрелять.У них были карабины-полуавтоматы, а у нас паршивые вохровские трехлинеечки, но…Но если бы эти ребята-пограничники знали, насколько мы их сильнее и страшнее икак нам нужен этот каяк, они, наверное, побоялись бы вступать в бой.

С такой страстью я бился, пожалуй, только один раз, в отряде«маки», когда мы отбивали у немцев винный склад в Шатильоне. Господи, простименя!

Через полчаса все было кончено, все друг друга перебили. Яостался один в тишине. Я был только ранен в руку. Отчетливо вижу и сейчасбелобрысую голову пограничника, прислоненную к камню. Он словно слушает что-тотам внутри, а ветер перебирает его волосики, как хлеб в неурожайный год.

Все мои товарищи остались в чукотских камнях – Дмитро иОлег, и Гедиминас, и Боря. До каяка дополз один лишь Гурченко Александр,нынешний доктор теологии в Римском университете. Вдруг с моря повалил туман,густой, как дымовая завеса. Я столкнул лодку в воду, упал в нее и потерялсознание.

Сколько времени я болтался в этом каяке по волнам, сказатьтрудно. Иногда мне казалось, что я вижу небо, то вечернее синее, то золотое.Странная улыбка посещала меня в такие минуты просветления. С этой улыбкой ясмотрел, как борются за меня Бог и Природа. Природа терзала меня, вытягивала изменя кровь, нависала надо мной зеленой стеной с пенной гривой, и не со зла,конечно, а просто подчиняясь своим законам. Бог посылал мне птиц, чтобыободрить. Они, большие и белые, пролетали через пустынные небеса, напоминая ожизни. Я не чувствовал ни страха, ни отваги, а лишь ждал развязки со страннойулыбкой.