большинства западных индивидов, настроенных на автономную, уникальную и творческую жизнь. Тем не менее, как только мы возьмем понятие «посредственности» (mediocrity) настолько буквально, насколько это возможно, чтобы максимально придать ему политико-экономический смысл, становится трудно игнорировать тот очевидный факт, что в третьем тысячелетии наше постчеловеческое состояние является радикальной посредственностью; то есть всевозможные медиа-, посредники и средства (medium) управляют (греч. kratein – кратия) нашей жизнью, а мы радикально укоренены (лат. radix, radices – корень) в мире экранами и дисплеями. Мы думаем, что знаем все о сверхновых, черных дырах, геноме, ДНК, нейротрансмиттерах, кварках и даже бозоне Хиггса, но получаем мы это только из экранов, визуализирующих статистику и диаграммы. Дети в настоящее время скользят пальцами по экранам по десять часов в день. Twitter и Facebook◊ соединяют всех со всеми.

Жизнь в XXI веке стала экстатической: наше сознание мы экстернализировали в компьютерах. Шизоидный человек XXI века живет в виртуальные времена, где временной диапазон составляет доли секунды. Он действует так, как будто время и пространство аннигилируются в результате невообразимого ускорения процессов. Алгоритмы, движущие фондовой биржей, превращают экономику в спекуляцию. С помощью спутниковой навигации мы можем путешествовать туда, куда захотим, не имея ни малейшего представления о том, что это и где это находится. В играх мы можем быть теми, кем захотим, и делать то, о чем всегда мечтали. Наша жизнь в значительной степени дематериализовалась. В этом опосредованном, медиатизированном контексте радикальная посредственность – это состояние ума и состояние бытия. Несмотря на инфраструктурную обездвиженность, проявляющуюся в дорожных пробках, террористических угрозах, цунами или цифровых вирусах, наша мобильность стала частью нас самих. На психологическом уровне мы живем «авто-мобилизированной» жизнью. Сама суть глобальных потребителей заключается не в свободе мысли, а в свободе передвижения: не в автономии, а в авто-мобильности. Мы стали аристотелевским Демиургом: первым само- (греч. autos) движителем (лат. mobilis).

Инстинктивный отказ от определения «радикально посредственный» вызван нашим глубоко укоренившимся нововременным самовосприятием. Философски это согласуется с кантовским определением субъекта. В его «Критике чистого разума» (1781) автономный субъект – cogito в процессе, который Кант называет «трансцендентальной апперцепцией», оснащен осознанным пониманием, позволяющим ему высказывать достоверные суждения о мире, чтобы действовать рационально. Это самосознание встроено в культуру, которая ценит критическую дистанцию и автономию. Современное образование воспитывает молодых людей, чтобы они стали критически мыслящими гражданами. Однако, вместо того чтобы сохранять дистанцию для критического наблюдения, индивиды в настоящее время опутаны сетями, погружены в них. Радикально посредственное лицо – это узел сети, вплетенный в паутину. Бытие субъекта является результатом непрерывного связывания и распутывания петель обратной связи. Понятие рационального субъекта, способного делать правильный выбор и принимать ответственные решения, является той самой основой модерной эмансипации всех тех групп, что политически не существовали до середины XIX столетия: ремесленников, рабочих, их жен и всех тех расово и сексуально маргинализированных, кто получил гражданские права в прошлом веке.

Тем не менее ровно два столетия спустя постсовременные, эмансипированные индивиды прошли через процесс технологического просвещения, который поднял их жизненные стандарты до – глобально говоря – непропорциональной высоты. Средний размер выбросов, совершаемых жителями северо-западной Европы, почти в четыре раза больше того, что может произвести Земля. В ходе истории модерна интеракции и транзакции ускорились. В 1981 году, через два столетия после выхода в свет работы Канта, во Франции высокоскоростной электропоезд впервые перевез людей к местам их воскресного отдыха и бизнес-конференций с максимальной скоростью 381 км/ч, космический челнок «Колумбия» облетел Землю, «Вояджер-2» прибыл на Сатурн, MTV начал круглосуточно транслировать видеоклипы, а IBM выпустила свой первый персональный компьютер. Год спустя, в 1982 году, был введен набор стандартных сетевых интернет-протоколов (TCP/IP), а через десять лет Всемирная паутина, веб-серверы и веб-браузеры были в состоянии соединить всех и каждого на Земле. Глобальная связность, описанная как ризома Жилем Делёзом и Феликсом Гваттари в «Тысяче плато» (1980), стала фактом. К настоящему времени каждая персона превратилась в узел в сети. Не осознавая этой трансформации, потому что, будучи не способным к критическому осмыслению, застрял в нововременном, неадекватном дискурсе, шизоидный человек XXI века стал радикально посредственным.

Почему шизоидный? Это постчеловеческое состояние имеет технологический и психологический аспект. Человек и медиа полностью переплетены. Человек – это технопсихологическое существо, которое ко второму десятилетию третьего тысячелетия интернализировало всех этих посредников, реорганизовав свою жизнь в соответствии с возможностями, производимыми этими медиа. Его базовые потребности в геометрической прогрессии переопределяются в изменчивые предпочтения, управляемые рынком. Как эта вторая природа становится первой? В западном полушарии жизнь стала очень комфортной. Эта комфортная жизнь, приобретенная в течение 150 лет, превратилась в первую природу. iPad или iPhone в настоящее время являются первичной потребностью, так же как кредитная карта и автомобиль. После первоначального «шока», который всегда сопровождает введение нового посредника, конечные пользователи учатся с ним обращаться. Постепенно они начинают потреблять комфорт, то есть изобилие «своих» медиа, усваивая их как базовый стандарт. Для следующего поколения этот комфорт уже становится базовой предрасположенностью. Вот почему предложение уменьшить авто-мобильность и отключиться от интерактивности похоже на просьбу изувечить себя: это калечащее, ослепляющее или оглупляющее вмешательство. Это как если бы кого-то попросили отрезать здоровую ногу или проколоть хорошо функционирующий глаз или ухо.

Этот психологический апгрейд есть результат технологического подъема. Новые медиа всегда дополняют уже ранее разработанные. Смартфон не является ни телефоном, ни телевизором, не говоря уже о библиотеке. Это подключенный цифровой дисплей, который позволяет своим пользователям быть везде в любой момент, писать, говорить, искать в сети и действовать, выбирать и принимать технологически предопределенные решения. Медиа производят неизвестный опыт, новый образ жизни и в конечном итоге новые потребности, хотя и строго в рамках формата. Средство становится опытом себе. Это больше не средство для достижения цели. В 1964 году Маршалл Маклюэн заключил: «Средство есть сообщение». Джорджо Агамбен размышляет об этом специфическом состоянии ума как о чистой коммуникабельности в книге «Средства без цели: заметки о политике» (Agamben, 2000; 2015).

Медиалогическое изобилие составляет среду конечного пользователя. Недостаток и дефицит щедро производятся для того, чтобы вызвать коллективное желание. Как только богатство новых медиалогических состояний интернализируется, потребности, до тех пор неизвестные, онтологизируются. Они становятся первичными. Автономия стала авто-мобильностью, свобода ощущается как ускоренный беспроблемный доступ. Обладание новейшим из нового есть императив, необходимый, чтобы быть признанным другими, то есть быть признанным в качестве субъекта. Бытие-в-мире, хайдеггеровский вариант, теперь является бытием-в-медиа, средстве, которое теперь есть нечто большее, чем просто инструментальная, кинетическая связь между отдельными существами. Интенция артикулируется своим внешним проявлением, внутренняя жизнь – ее простетической экспликацией. Оппозиция частного и публичного больше не действует, поскольку каждый «приватный» разговор хранится провайдером, а