Сам про себя он знал, что царь имел право быть имнедовольным. Чего греха таить – не мог он себя переломить, не мог заставитьсебя, русского боярина, кланяться надменным шведам, которые смотрели на негосверху вниз, как на дикаря какого… в точности как русские смотрят на луговуючеремису! А для царя боярская гордость – пустая гордыня, ничто, прах, мусор, онненавидит бояр, пойдет на все, чтобы опозорить еще одного, не понимая того, чтовековая честь – дороже жизни. Да нет, он все понимает… оттого и страшен!

– Не дам Воронцовых на поругание! – крикнул Никита Иванович,осеняя себя торопливым, неловким крестом, потому что в правой руке его былзажат кинжал. – Прости меня, Господи!

Нелепо размахнувшись, он ударил себя под левую грудь, и хотьбыло на старика, по обычаю, навздевано множество тяжелых, золоченых, подбитыхмехом одеяний, острие кинжала прорвало их все и угодило в самое сердце.

Несколько мгновений царь молча смотрел на дергающееся тело,потом пожал плечами и сказал:

– Ну, Малюта, тебе работенки убыло. А то возился бы с этимизменником…

Это было давно. Про Екатерину Ягеллонку государь забылнапрочь, однако с некоторых пор возникло у него новое и неодолимое желание:вступить в брак с самой Елизаветой Английской! Не то чтобы он к ней сваталсявпрямую… но в переписке их порою сквозило нечто почти любовное. Они даже ругалисьиногда, как не поладившие любовники! Елизавета волновала царево воображениесвоей отдаленностью, загадочностью, недоступностью и рыжими волосами. К рыжимон всегда испытывал особое пристрастие. Однако в глубине души понимал, что эту«королеву-девственницу» вряд ли загонишь в терем и усадишь за пяльцы. С нейхлопот не оберешься! Лукавые, игривые письма – это одно, а жизнь – совсемдругое.

Что касается чувств английской королевы… Ну какие у неемогли быть чувства к могущественному царю, владевшему огромной державой, посравнению с которой Англия была не более чем жалким островком, – вдобавокнеуклонно расширявшим свои владения на восток, не боявшимся огромной Сибири?Именно в это время отряды казаков перешли Каменный пояс и неудержимо расширялиграницы России – к радости государя. Елизавета прекрасно понимала, что Иоаннгрезит не о ней – ему нужна новая земля. Казань, Астрахань, Ливония, Урал,Сибирь… Англия… звено в цепочке его могущества! Если уж она отказала любимомуРоберту Дадли, лорду Лестеру, своему шталмейстеру, и нелюбимому, но оченьопасному Филиппу Испанскому, только бы не утратить ни грана своей королевскойвласти и преданности английских протестантов, то неужто согласится поступитьсявсем этим ради сомнительной славы зваться московской царицею и сидеть взаперти,как все жены Иоанна?! Ей нужна Россия – как огромная, почти не освоеннаяиноземными купцами земля, что сулило англичанам огромные торговые выгоды, есливести дело по-умному и добиться крупных привилегий. Елизавета стремилась преждевсего к этому, однако она была слишком женщина, чтобы не пококетничать с этимрусским царем как с мужчиной…

Вот так они оба и играли друг с другом в кошки-мышки, причемкаждый был убежден, что кошка – именно он (она), а соперник – мышка.

В конце концов игра надоела Грозному, и он заговорил иначе:поинтересовался у Елизаветы, нет ли у нее родственницы на выданье, которую онмог бы взять за себя. Дело пока ограничивалось подходами, вежливыми расспросамии недомолвками – прежде чем ответить что-то определенное, ушлая англичанкапотребовала отдать ее державе монополию на всю торговлю в землях русских.Вдобавок в дело вмешался сам Господь Бог. Прибывший с ответом королевыангличанин Дэниэл Сильвестр находился еще в Холмогорах и готовился облачиться всамые пышные одеяния, чтобы торжественно двинуться в Москву. Портной,работавший на него, доставил новый желтый атласный камзол в верхнюю комнатуАнглийского торгового двора и примерил на заказчика. Тот остался вполне доволени щедро заплатил портному, но едва мастер ушел, как разразилась гроза. В окнокомнаты, где находился английский посланец, влетела шаровая молния и убилаСильвестра насмерть. Были убиты также его слуга и собака, а мебель, письма –все сгорело, вся комната выгорела дотла. Когда государь узнал об этом, он былсильно поражен и сказал: «Да будет воля Божья!» – и на время оставил мысли ожене-англичанке. А потом вернулся к ним снова… И тут-то Бельский понял: если нехочет остаться на бобах, пора подсуетиться. Что он и сделал весьма успешно,сосватав государю красавицу Марью Нагую.

* * *

Последним законным венчанием Ивана Грозного было венчание сАнной Колтовской. И все же поп непременно освящал своим благословением каждыйего последующий брак, ибо Ивану было жизненно важно слышать великолепные словадревнего обряда, означающие для него прежде всего отпущение грехов и вступлениев новую жизнь. Поп Никита… тот самый Никита, который вызвал некогда бурноенеудовольствие «ведьминой дочки» Аннушки Васильчиковой и был за то мгновенноотомщен, а потом брал разрешительную молитву на сожительство с ВасилисойМелентьевой, снова пригодился государю и свершил обряд венчания. За это времяНикита поднаторел в своем священническом деле, уже никто не мог бы сказать, чтоон «круг ракитова куста венчает», и многочисленные гости остались вполнедовольны благолепием и протяженностью обряда. Посаженым отцом жениха был егосын Федор, посаженой матерью – сноха Ирина. Другой сын, Иван Иванович, был уотца тысяцким. Он со странным, то ли надменным, то ли недовольным выражениемпоглядывал на новую мачеху. Впрочем, Иван Иванович вообще имелгорделиво-надменный вид, поэтому никто не обращал внимания на его взгляды.Дружками были: со стороны невесты – недавно пожалованный в бояре Борис Годунов,со стороны жениха – князь Василий Иванович Шуйский. И вот наконец надсклоненной Марьиной головой прочли молитву, туго заплели ей косы, возложилицарицын бабий убор. Новая, странная жизнь началась для нее!

Она повиновалась отцу безропотно – и в голову не пришло быпротивиться. К тому же, льстило заискивание, с которым на нее началапоглядывать родня сразу же, как свершилось сватовство. Марьюшка понимала, чтоименно ей обязана семья прекращением опалы и возвышением. А ведь дело с соседомФеофаном совсем уже было слажено, еще какой-то месячишко – и быть ей захудалойбоярыней Крамской. Нет, уж всяко лучше, наверное, царицею, хоть жених и слыветизвергом. И пусть за зверя-изувера, чем сидеть в вековухах или перебиваться схлеба на квас.

Не одна птичка-бабочка летела на огонек тщеславия, подобноМарьюшке, не одна сожгла свои крылышки, поняв, что быть царицею – это преждевсего обречь себя на невыносимую скуку.