Проезжая по Тверской, я заметил растянутый над проезжейчастью транспарант «Мирей Матье в Кремле» и поймал себя на том, что даже непосмотрел на даты концертов. Еще месяц назад, увидев на афише ее имя, я бызапрыгал от радости и немедленно помчался бы узнавать, когда и где будутпродавать билеты. Мирей Матье, певица нашей с Викой молодости, мы покупалипластинки с ее записями, мы сделали все возможное и невозможное, чтобы попастьна ее концерт в Большом театре много лет назад. Из газет я знал, что послесмерти своего постоянного продюсера Матье три года не выступала, и при обычномтечении событий я просто не смог бы не захотеть послушать ее после такоготрагического перерыва. А теперь какой смысл думать об этом? Даже если концертсостоится уже завтра, я все равно могу не дожить до него. Завтра… Для меня этослово утратило смысл, я перестал его понимать и чувствовать. У меня нет завтра,есть только тот момент, в котором я живу. Пока еще живу. Может быть, вследующую секунду я уже прекращу это глупое и бессмысленное занятие.

До дома, как ни странно, удалось добраться вполнеблагополучно. Вяло бродя по квартире, я окидывал взглядом такие знакомые,любовно выбранные вместе с Викой вещи и все пытался понять, неужели можно радиних забыть и перечеркнуть те годы, которые мы прожили с ней. Ведь нам былоочень хорошо, мы почти не ссорились, мы любили друг друга. А может быть, я себяобманываю? Это я любил Вику, а она всего лишь терпела меня, ожидая, когда изспособного небесталанного журналиста наконец вылупится человек, умеющий делатьденьги и обеспечивающий ее безбедное существование. Что ж, следует признать,что она своего дождалась. Наверное, в самом начале она и не ожидала, что ясмогу делать такие деньги. За последний год мы скопили достаточно для того,чтобы вообще больше не работать ни одной минуты и жить долго и счастливо, хотяи без роскоши, но в достатке до глубокой старости. Часть этих денегпредназначалась для моей матери. Она еще относительно молода, всего шестьдесятсемь, сердце здоровое, так что век ей уготован отнюдь не короткий, но онасовсем сумасшедшая и жить одна не может. Надо или помещать ее в больницу, илинанимать постоянную сиделку-компаньонку с проживанием. И то и другое стоитотнюдь не дешево, но я должен это сделать. Мы с Викой много раз говорили обэтом, и мне казалось, она относилась к моей идее с пониманием и одобрением. Нотеперь я начинаю думать, что это было совсем не так. Она умело притворялась, авнутри у нее все кипело при мысли о том, что ей придется делиться с этойненавистной свекровью, на которую было потрачено столько нервов и душевных сил.Она все предусмотрела, даже то, что при разделе имущества через суд мнеприсудят не половину, а большую часть, поскольку на моем иждивении находитсянетрудоспособный инвалид. А если я умру, ни с кем делиться не придется, Вика необязана опекать мою мать.

Я могу спасти свою жизнь, просто уйдя от жены и оставив ейвсе. Машину, квартиру со всем, что в ней есть, деньги. Тогда она меня не тронети будет жить в любви и финансовом согласии со своим провинциалом. Но я-то, якак буду жить? На что? Возвращаться к сумасшедшей матери, которая с утра довечера орет по любому поводу и без повода, потому что таинственные голоса ейнашептывают всякие мерзости о происках сионистов и о прилете инопланетян, и онас упоением обсуждает эти проблемы сама с собой? Ни за что. Лучше сразу вкрематорий. Рядом с матерью я не могу находиться дольше двух минут. А если невозвращаться на старую квартиру, то где жить? И на что? Витя с Оксаной погибли,денег программа больше не получит, потому что только они умели эти деньгидобывать, так что с телевидением придется проститься в самое ближайшее время.«Лицо без грима» умрет самое позднее недели через три-четыре. Снова занятьсяжурналистикой? Можно, но денег это принесет ровно столько, чтобы не сдохнутьпод забором от голода. А все остальное где взять? Жилья нет. Машины нет, ажурналист без машины – это почти смешно, он же ничего успевать не будет. И чтотогда делать с матерью, на какие средства помещать ее в больницу или наниматьсиделку? Остается только один способ выжить: ввязаться в какой-нибудь криминал.Это может принести быстрый и неплохой доход, а через очень короткое время –долгий и нехороший срок в тюрьме.

Нет, добровольный уход без раздела имущества – не выход изположения. Придется влачить такое существование, что лучше уж вовсе не жить.Что, собственно, я и собираюсь сделать.

Вика явилась, против ожиданий, совсем не поздно, примерно заполчаса до того времени, когда я обычно возвращаюсь домой после эфира.Наверное, она снова надеялась, что я уже не приду никогда, а я – вот он,собственной персоной, валяюсь на диване в брюках от спортивного костюма скнижкой в руках.

– Ты почему так рано? – спросила она удивленно.

– А что тебя не устраивает? – ответил я вопросом навопрос.

– Все устраивает. Я очень рада, что ты уже дома.

Она наклонилась, чтобы поцеловать меня. Запах пива ударил внос, и я невольно поморщился. А раньше мне всегда нравилось, когда от моей женычуть-чуть пахло алкоголем. Странно. И как мне мог нравиться этот омерзительныйзапах свежего перегара?

– Ты пила?

– Только пиво, – Вика бросила взгляд на журнальныйстолик, где стопкой лежали мои сегодняшние приобретения. – Ты купил новыекниги?

– Как видишь, – сухо сказал я.

– Чем ты расстроен, Саша? – озабоченно спросилаона. – Что-нибудь случилось?

– Ничего особенного. Обычные производственные трудности.Устал.

– Как прошел эфир?

– Нормально.

Я не стал объяснять ей, что эфира сегодня не было. Зачем? Ейведь на самом деле совершенно не интересно, как прошла передача, она простоизображает заботливую и любящую жену и произносит все предписанные рольюреплики. Не стоит заставлять ее выслушивать длинные и ненужные ей рассказы омоих производственных и непроизводственных проблемах. Ей и без того сейчас нелегко:бегала на свидание к любовнику, нервничала, опасаясь нарваться на знакомых,потом торопилась домой, чтобы успеть вернуться раньше мужа, которого нанятый еюубийца все никак не прикончит. Не жизнь, а сплошное мучение.

– У тебя новая юбка? – спросил я, наблюдая, как онараздевается и вешает одежду в шкаф.

– Да, – Вика с улыбкой повернулась ко мне. – Тебенравится?

– Нет.

– Почему?

– Тебе не идет. Она на тебе плохо сидит, и ты выглядишь вней толстой теткой. И чего тебе в голову пришло покупать такую дрянь?

– Саша… Ее губы задрожали, глаза мгновенно налились слезами.

– Правда? Она действительно мне не идет?

– Нет, шучу.

Я снова уткнулся в книгу, злорадно усмехаясь про себя. Пустьтеперь думает, была ли это грубая и хамская шутка или она действительно сделаланеудачную покупку и предстала перед глазами своего хахаля стареющей толстухой.Не все же мне страдать, право слово, пусть и Вике слегка достанется.