Они вместе с Философовым переезжают на улицу Сергиевскую, теперь они рядом с Таврическим дворцом, где заседает Государственная дума.

Распорядок дня у супругов был разный. Дмитрий Сергеевич работал поутру, до полдня. Ровно в двенадцать он шел гулять, после обеда читал и делал выписки из книг. Книги из библиотек носили ему на дом – по нескольку раз в день. Спать ложился по возможности рано (если не засиживался с друзьями). Зинаида Николаевна, напротив, ложилась и вставала поздно. Писала в основном по ночам. Утром посвящала много времени прическе и уходу за собой.

Петербург, Париж, Ментона, Сан-Ремо. Работа, встречи, общение с друзьями, работа, Савинков. Потрясшее всю Россию дело Бейлиса, когда чуть не совершилась очевидная несправедливость: евреев обвинили в том, что они «пьют кровь христианских младенцев». Быть «вне политики» Мережковские не хотели и не умели. Они все принимали близко к сердцу. С Розановым по политическим причинам разошлись совершенно – его иногда заносило на какие-то почти что черносотенные позиции. А в остальном жизнь шла обычной чередой, пока не началась Первая мировая война.

Летом 1914 года Мережковские и Философов жили на даче. Дни текли спокойно. Зинаида отдыхала, гуляла с кузиной Соней. Философов фотографировал и проявлял снимки, Дмитрий Сергеевич работал над пьесой о декабристах. И вот приехала одна из сестер Зинаиды Николаевны:

– Война. Надо быть всем вместе.

Первая мировая

В Петербург Мережковские ехать не захотели. Патриотические манифестации в первые дни войны не вызвали у них ни малейшего сочувствия. Однако и оставаться в деревне становилось все труднее. Через некоторое время пришлось все же возвращаться в столицу по железной дороге, забитой мобилизованными.

Петербург, казалось бы, остался прежним. Театры были заполнены публикой, а магазины – товарами. Но под окнами у Мережковских тренировались новобранцы, а молодые поэты начали писать о войне, «надрываясь в патриотизме», по выражению Зинаиды Николаевны. Она же, как всегда, непреклонна и независима в суждениях. Не встречает ее одобрения и спешное переименование города в Петроград, чтобы слово не звучало на немецкий манер.

Чему бездарное в вас сердце радо?Славянщине убогой? Иль тому,Что к «Петрограду» рифм гулящих стадоКрикливо льнет, как будто к своему?Но близок день – и возгремят перуны…На помощь, Медный Вождь, скорей, скорей.Восстанет он, всё тот же, бледный, юный,Всё тот же – в ризе девственных ночей,Во влажном визге ветреных раздолийИ в белоперистости вешних пург, –Созданье революционной воли –Прекрасно-страшный Петербург!

Мережковским очевидно, что война – «бессмысленная и страшная». Но их друзья и знакомые находятся словно в каком-то угаре, даже Федор Сологуб, Александр Куприн твердят о великих делах и о том, что немцев нужно «доконать».

Зинаида Николаевна делает доклад в Религиозно-философском обществе о том, что всякая война – это «сниженье общечеловеческого уровня». Но большого успеха она не имеет. Даже кроткий воспитанник Духовной академии, историк церкви Александр Карташев, близкий друг сестер Гиппиус, настаивает на том, что война – дело, оправданное с религиозной точки зрения. Да и Дмитрий Философов вовсе не такой уж противник войны, как Мережковские.

Политическая жизнь России кажется каким-то тягостным бредом; всемогущий Распутин назначает и снимает министров.

Очевидно одно: все это безумие долго длиться не может, оно должно чем-то кончиться. Только вот чем – вопрос открытый. Думу то собирают, то распускают. В это время Мережковские дружат с Керенским.

«Министры летели, как осенние листья с дерев, по манию Распутина. По его же манию назначались новые: „Этот будет ладен“. Но и „ладный“ летел, если Гришка начинал подозревать его в покушении на его персону. Так, свою же креатуру Хвостова он, очень скоро сменив, не иначе называл, как „убивцем“. Любил среди разливанного моря своих попоек пророчествовать о войне, что она, мол, кончится, когда наши корабли подойдут к Вене».

З. Гиппиус

Зима 1915/16 года выдается очень тяжелой, и весной следующего года супруги решают отдохнуть. Едут в Кисловодск, а потом на дачу в окрестностях Петербурга. Но и там было неприятно. Место было выбрано неудачное, с болотами и «ржавой речкой». Вокруг буйствовали деревенские хулиганы – их стало значительно больше во время войны. Возвращаются в Петербург, где все сильнее ощущается «атмосфера удушья».

В декабре супруги снова отправились в Кисловодск. Там, как и в Петербурге, стояли суровые морозы, но «дышалось легче вдали от бреда». Здесь узнали об убийстве Распутина, но не обрадовались. Как-то чувствовалось, что это уже ничего не изменит. Со свойственной ей проницательностью Зинаида Гиппиус предвидела, что революция во время войны может превратиться в «чудовище», в «хаос без имени». В январе 1917 года Мережковские вернулись в столицу.

Февральская свобода

И вот в феврале 1917 года свершилось то, чего так долго ждали и боялись. Революция восторжествовала. Почти все свидетели этих событий вспоминали всеобщую радость, чувство душевного подъема. Вот как описывает Гиппиус день 1 марта, когда победа революции была уже несомненной и весь Петербург ошалел от счастья.

Но Зинаида Николаевна была в первую очередь не публицистом, а поэтом. И свои чувства она лучше всего выражала в стихах.

Пойдем на весенние улицы,Пойдем в золотую метель.Там солнце со снегом целуетсяИ льет огнерадостный хмель.По ветру, под белыми пчелами,Взлетает пылающий стяг.Цвети меж домами веселымиНаш гордый, наш мартовский мак!Еще не изжито проклятие,Позор небывалой войны,Дерзайте! Поможет нам снять егоСвобода великой страны.

В круговерти революционных дней промелькнуло множество лиц, Зинаиде Николаевне более всего запомнился Блок, недоуменно вопрошающий:

– Как же теперь… ему… русскому народу… лучше послужить?

И все же с каждым днем становилось все более ясно, что самое худшее не позади, а впереди, и тревога нарастала, а вера убывала. Дума, Временное правительство были бессильны перед Советами рабочих и солдатских депутатов. Зинаида Николаевна надеялась на лучшее, но у Мережковского оказался гораздо более сильный дар предвидения: еще в марте 1917 года он говорил о том, что судьбу России будет решать Ленин. Надо учесть, что самого большевистского вождя в это время даже не было в Москве. Гиппиус, смеясь, прозвала Ленина «Тришкой»: это в тургеневском «Бежином луге» все боялись прихода некоего таинственного инфернального Тришки. Ленин действительно вскоре прибыл – как известно, в запломбированном вагоне.

«У нас с утра – куча народу: студенты-солдаты, студенты-офицеры, высаженные „народом“ из автомобилей журналисты, старые знакомые, годами не виданные (Туган-Барановский, например, с маленьким сыном), вплоть до брата Сергея, седого, больного, приведенного своей сиделкой (мы тут видели его в последний раз). Да всех не перечтешь! Мы вместе вышли на улицу, к таврической решетке в толпу. И в толпе все почти знакомые, да и незнакомые улыбались нам как друзьям. Погода была удивительная: легкий мороз и нежная солнечная метель.

Такие бывают летние дожди под солнцем. Снежинки, падая, отливали радугой.

Не помню, сколько времени ходили мы под этой белоперистой пургой, пока вернулись домой завтракать – в еще большей компании».

З. Гиппиус.Дмитрий Мережковский

Революции и смута не помешали Мережковским