1924 году имел неосторожность приехать в советскую Россию. Его арестовали, приговорили к расстрелу, но заменили смертную казнь тюремным заключением. Из тюрьмы он пишет эмигрантам открытые письма с призывами прекратить борьбу против Советского Союза. Сообщает, что признает только советскую власть.

Мережковские восприняли эти воззвания Савинкова как невообразимое предательство. Они еще, наверное, не вполне представляли, что в Советском Союзе к заключенным применялись такие меры воздействия, после которых они подписывали любые бумаги.

В 1925 году Борис Савинков, согласно официальной версии, покончил с собой, выбросившись из окна здания ВЧК на Лубянке.

Снова в Париже

Разумеется, Мережковские были подавлены и расстроены тем, что произошло в Польше. Им всегда казалось, что они могут изменить мир, и если не спасти его, то, по крайней мере, сделать в нем что-то очень важное. Когда надежды не оправдывались, их постигало глубокое разочарование. Особенно пала духом Зинаида Николаевна. Дмитрий Сергеевич все же питал надежды на единомышленников в Париже, на возвращение Философова, но у Гиппиус уже не осталось никаких иллюзий.

Зинаида Николаевна после расставания относилась к Философову как к блудному сыну – каждая весть о его деятельности, его словах, его удачах и бедах вызывала у нее душевную боль.

В Париже Мережковские поселились в своей старой квартире – она сохранилась, несмотря на то что с начала революции денег за квартиру они не платили.

Очень многие эмигранты завидовали им – какое счастье войти в свою прежнюю квартиру, открыть двери своим ключом, увидеть привычную, знакомую обстановку. Свои книги, бумаги, старые письма – радости, недоступные большинству беженцев.

Некоторое время супруги еще жили вестями из Польши – неутешительными. Польское правительство боялось большевиков и не было готово к продолжению вооруженного конфликта с ними. А Европа… У Европы хватало собственных проблем. О Варшаве и Философове пришлось забыть.

В Париже у Мережковских начал складываться новый круг общения – Борис Зайцев, Александр Куприн, Иван Бунин, Иван Шмелев, Павел Милюков, Марк Алданов. В Петербурге они принадлежали к разным кругам и течениям, здесь же составляли «общество уцелевших при кораблекрушении». Появлялись и прежние друзья и знакомые. Кто-то бежал через Константинополь, иные, спасаясь от большевиков, перешли пешком Финский залив, как баронесса Варвара Ивановна Икскуль. А вскоре подоспели и пассажиры «философских пароходов». Конечно же Мережковский попытался найти себе место в литературной и научной жизни Парижа. Он читает лекцию о Европе и России в Зале научных обществ. Позже она войдет в его книгу «Царство антихриста».

Гранд-опера, Париж, 1920-е гг.

В эти годы в Париже существовали русские издательства, русская пресса. Французы также интересовались эмигрантами и их книгами, роман Зинаиды Николаевны «Чертова кукла» вышел на французском языке.

В 1924 году Мережковский обратился с просьбой о пенсии к чешскому президенту Томашу Масарику, у которого была программа поддержки русских эмигрантов. Его просьба была удовлетворена. Это решило многие материальные проблемы семьи.

Тем не менее жить так, как они привыкли, было все равно трудно. В эмигрантских газетах платили очень мало. А для французов они «своими» так и не стали. Хотя в двадцатые годы Мережковские часто встречались с Анатолем Франсом, Анри де Ренье и другими французскими писателями.

Действительно, непримиримый антисоветизм Мережковских вредил им в глазах левой французской интеллигенции. К тому же оба супруга постарели, хотя Зинаида Николаевна этого, казалось, не хотела замечать.

Близкими друзьями Мережковских в эмиграции становятся супруги Иван Алексеевич и Вера Николаевна Бунины. Летом 1921 года Мережковские отправились отдыхать в Висбаден. Зинаида Николаевна, уже успевшая сдружиться с Буниным, переписывалась с ним почти ежедневно. В это время она еще надеется на скорое падение советской власти и с досадой пишет: «Ох, а большевики все сидят!»

«– Потом мы им всем надоели, – говорил Дмитрий Сергеевич, – и они нас перестали приглашать.

– Потому что ты так бестактно ругал большевиков, – говорила она своим капризным скрипучим голосом, – а им всегда так хотелось их любить.

– Да, я лез к ним со своими жалобами и пхохочествами (он картавил), а им хотелось совсем другого: они находили, что русская революция ужасно интересный опыт в экзотической стране и их не касается. И что, как сказал Ллойд Джордж, торговать можно и с каннибалами».

Н. Берберова.Соль земли

Зинаида Николаевна нередко кокетничала с Буниным, обращаясь к нему в письмах: «Здравствуйте, неразделенная моя любовь!» Иван Алексеевич, который вообще терпеть не мог символистов и декадентов, к супругам Мережковским всегда относился доброжелательно. Сблизились они, вероятно, на почве самого яростного антибольшевизма. Одно только яблоко раздора чуть не испортило их отношения – Нобелевская премия. Это случилось в 1932 году. Двумя главными претендентами на премию по литературе были Дмитрий Мережковский и Иван Бунин. Мережковский предложил Бунину, кто бы ни победил, разделить премию пополам. Тот отказался. Премия, как известно, досталась Бунину, и для Мережковского это было серьезным ударом. Может быть, именно поэтому Дмитрий Сергеевич стал столь падок на ордена и награды от правителей разных держав. Возможно, все это сглаживало горечь досады от того, что он не стал нобелевским лауреатом.

И. Бунин

Так, в 1934 году Мережковский и Гиппиус совершают поездку к сербскому королю Александру Карагеогиевичу, который жалует Дмитрию Сергеевичу орден Святого Саввы 1-й степени, а Зинаиде Николаевне – 2-й степени. Гиппиус, говорят, несколько обиделась, однако ордену все равно была рада и очень любила его надевать – к месту и не к месту.

Бабушка русского декадентства

Супруги жили своей прежней жизнью. Дмитрий Николаевич по-прежнему занимался религиозно-философскими штудиями, неизменно гулял с Зинаидой Николаевной после завтрака. Они совершали променад, пожилой тщедушный господин и его рыжая спутница в странном, неуместно ярком наряде. Чудаков в Париже всегда хватает, и привыкают к ним быстро. После прогулки садились отдохнуть в кафе, всегда одном и том же. Официанты и завсегдатаи любили их – знали, что это «знаменитые русские писатели», и даже гордились ими как местной достопримечательностью.

Зинаида Николаевна по-прежнему кокетлива, продумывает свои костюмы до мелочей, хотя теперь многие над ней посмеиваются. По утрам, как и раньше, много времени уделяет своему туалету и к завтраку выходит всегда с готовой прической, подкрашенная, нарядная. И носила она – даже в пожилом возрасте – всегда тонкие, высокие каблуки. Почти все воспоминания о ней полны ироничных описаний ее причуд в одежде и макияже.

Да, она уже не была молода и хороша собой, но по-прежнему обладала даром собирать вокруг себя интересных людей. В гости к Мережковским шли не только их ровесники, но и талантливая молодежь. Каждому молодому человеку, новому в их кружке, Зинаида Николаевна устраивала «допрос»: что он такое? чем интересуется? И, как прежде, вызывала панический страх. Себя она теперь благодушно именовала «бабушкой русского декадентства».

«И во время прогулки, и в кафе они говорили не умолкая. Они всегда находили интересную для них тему и горячо обсуждали