позе: отворачивающего плачущее лицо. Вторая статуя – Церера, разбрасывающая цветы. Западный вход – Пату Тхавадах (Ворота ангелов), – предназначенный исключительно для дам, охраняют статуи свирепых джиннов.

Прекрасные ворота храма

В более позднее время, посетив однажды храм в компании короля и его семьи, я обратила внимание Его Величества на статую христианского святого у Прекрасных ворот, с историей которого он не был знаком. Король быстро повернулся к своим детям и в мягких выражениях попросил их почтительно поприветствовать святого. «Это Мам’с Пхра»[35], – объяснил он. И малыши, благочестиво сложив руки, поклонились святому Петру. Всякий раз, когда я думаю об этой святыне, покоящейся в очаровательном одиночестве в тиши своей тенистой сакральной рощи, я не нахожу в сердце позыва к осуждению, сколь бы ни иллюзорно было это желание. Напротив, я с радостью и восхищением аплодирую такой склонности к преданному служению, которая позволила возвести столь величественный и прекрасный храм в окружении нравственной гнусности и неприглядности. Духовная память, наверное, более древняя и истинная, нежели язычество, облагородила языческий ум, даровав ему идею архитектурного отдохновения, так сказать архитектурного рая, доставляющего подлинное наслаждение небесам и не вызывающего отвращения у христиан.

Глава VI

Король и гувернантка

В 1825 году наследный принц Сиама (права престолонаследия он был лишен, и его жизнь оказалась в опасности) укрылся в буддийском монастыре, где облачился в монашеские желтые одежды и стал священнослужителем. Его отец, известный в народе как Пхен-ден-Кланг (первый или Верховный король Сиама), тогда только что скончался. Корона должна была перейти к двадцатилетнему принцу Чаофа Монгкуту, ибо он был старшим сыном признанной королевы и, если и не по абсолютному праву, то в соответствии с почтенной традицией являлся законным преемником власти Пхрабатов [36]. Однако у него имелся единокровный старший брат, который, благодаря интригам матери, к тому времени уже взял под свой контроль королевскую казну. И после смерти отца, пусть и не с разрешения Сенабоди (Королевского совета), но при его молчаливом согласии, он провозгласил себя королем. Правда, милостиво пообещал обманутому брату, а подобные королевские посулы в Сиаме – это всего лишь дешевый утешительный приз, что будет оставаться у власти до тех пор, пока Чаофа Монгкут не достигнет зрелых лет и не наберется мудрости и умения, чтобы управлять страной. Но, закрепившись на троне, узурпатор стал рассматривать своего терпеливого, но гордого и проницательного родственника как помеху и угрозу на пути осуществления своих более жестоких и честолюбивых замыслов. Как следствие, предостережение, побег, монастырь и желтые одежды. Законный преемник почившего короля отказался оспаривать трон, и узурпатор продолжал беспрепятственно править, пока в марте 1851 года не слег со смертельной болезнью. К своему смертному одру он созвал Большой совет из принцев и родовой знати и предложил в качестве своего преемника на троне любимого сына. Тогда осмотрительные придворные ослы лягнули умирающего льва, презрительно заявив: «У короны уже есть ее законный владелец». После чего король захлебнулся ругательствами, ибо он, находясь уже почти в агонии, продолжал рвать и метать от досады и ярости, и, в конце концов, 3 апреля отошел в мир иной.

В Сиаме нет такого понятия, как престолонаследник, в том смысле, какой вкладывают в это слово европейцы: ни один принц, носящий свой титул по праву рождения, усыновления или назначения, не может самопроизвольно занять трон. Да, по сиамским традициям, древним и современным, старший сын сиамского монарха от королевы (супруги правящего короля) признается вероятным преемником своего отца, но нельзя сказать, что ему принадлежит неотъемлемое право на трон: вопрос его вступления на престол решается голосованием на заседании Сенабоди, а члены Королевского совета вполне могут счесть его неподходящей кандидатурой по причине неких физических, умственных или нравственных недостатков, как то: юный возраст, изнеженность, слабоумие, невоздержанность, распутство или расточительность. Тем не менее выбор обычно делается в пользу старшего сына королевы, хотя история Сиама знала также и периоды междуцарствия и регентства.

Сенабоди, наделенный определенными полномочиями, исполнил свою миссию со всем уважением к справедливому и почитаемому обычаю, и весть, которую голос оракула донес до ушей умирающего монарха, имела для него обидное и оскорбительное значение, ибо он прекрасно понимал, кто подразумевается под «законным владельцем» короны. Едва он испустил последний вздох, принц Чаофа Монгкут – невзирая на интриги старшего сына почившего короля (самого уважаемого и перспективного политика, по оценке «Бангкок рекордер» [37] от 26 июля 1866 года) и недовольство Чао Пхья Шри Суривонгсе – снял с себя монашеские одежды, покинул монастырь и был возведен на трон, получив при коронации титул Сомдеч Пхра Парамендр Маха Монгкут [38].

Двадцать пять лет истинный наследник трона Пхрабатов терпеливо ждал своего часа, затаившись в монастыре, где он усердно изучал санскрит, пали, теологию, историю, химию и – с особым тщанием – астрономию. Он был частым гостем в домах американских миссионеров. Двоих из них – доктора Хауса и мистера Маттуна – на протяжении всех лет своего правления и всей жизни он глубоко почитал за те приятные плодотворные беседы, которые вел с ними. Они помогли ему раскрыть секреты жизненной силы и развития европейских стран и облегчили его движение по пути обретения знаний, на который он ступил сам. Даже присущее его сиамской натуре высокомерие не помешало ему поддаться благотворному влиянию этих добропорядочных искренних людей. И, вне сомнения, он принял бы многие постулаты христианского учения, если бы не манящий блеск золотого трона вдалеке, вынудивший его застрять на полпути между христианством и буддизмом, между истиной и обманом, между светом и тьмой, между жизнью и смертью.

Этот прогрессивный король великолепно владел многими восточными языками и по отношению к священникам, проповедникам и учителям, – какие бы убеждения они ни имели, какую бы религию ни исповедовали, в каких бы науках ни наставляли, – он был образцом просвещенной веротерпимости. Он также стремился в совершенстве освоить английский язык и с этой целью устроил в своем бангкокском дворце личную типографию с английскими шрифтами, которым, как теперь можно видеть, он не стеснялся находить применение, «копируя» английские книги. Возможно, именно наличие типографии натолкнуло его на мысль, как само собой разумеющееся, нанять английскую гувернантку для элиты своего гарема – любимых жен и наложниц, а также их отпрысков, коих вкупе было так много, что вполне хватало на целую королевскую школу, и материал все это был привлекательно свежий и романтичный. Отрадная мысль! И вот на закате одного приятного апрельского дня 1862