Расправил плечи, осмотрелся,

Зевнул и речь держать изволил.

Вскоре из своих покоев снова вышла девочка-жена, теперь в облачении из темно-синего шелка, чудесно оттенявшего красоту ее нежной оливкой кожи. С выражением взволнованности на детском лице она поспешила за остальными. Догадываясь, что причиной всей этой суматохи является король, я и сама забеспокоилась. Близился мой час испытаний, и я сидела как на иголках. Потом возник всеобщий переполох. Слуги, няньки, рабыни исчезли в дверях, попрятались по углам, за колоннами, под лестницами. Раздался резкий сердитый кашель, и нам явился сам король!

Сегодня Его Величество был в менее благодушном настроении, нежели в нашу первую встречу. Приближаясь к нам, он то и дело громко покашливал – довольно грозный способ оповещения о себе, – что ужасно напугало моего маленького сына, в страхе льнувшего ко мне. За королем тянулся шлейф из многочисленных женщин и детей в смиренных позах. Он холодно пожал мне руку, но отметил, что у моего сына красивые волосы, хотя голова Луи была наполовину скрыта в складках моего платья. Затем король обратил взгляд на сестру первого министра и стал что-то ей говорить. Она, насколько я могла судить, с ним соглашалась. Потом Его Величество подошел ко мне и громким властным голосом изрек:

– Вы будете жить в этом дворце вместе с нашей семьей. Такова наша воля.

Я ответила, что это невозможно, ведь я еще не знаю местного языка. К тому же ворота дворца вечером закрываются, и я буду чувствовать себя здесь несчастной пленницей.

– Куда вы ходите каждый вечер? – осведомился король.

– Никуда, Ваше Величество. Здесь я новый человек, никого и ничего еще не знаю.

– Тогда почему вы возражаете против того, чтобы двери дворца закрывались?

– Точно не знаю, – отвечала я, внутренне содрогнувшись при мысли, что я буду спать в этих стенах, – но, боюсь, я не могу на это согласиться. Прошу вас вспомнить, Ваше Величество, что в своем любезном письме вы обещали выделить мне жилье рядом с королевским дворцом, а не в его стенах.

Король повернулся и посмотрел на меня. От гнева его лицо стало почти багровым.

– Я не помню таких обещаний. Я ничего не знаю о прежних условиях. Я не знаю ничего, кроме того, что вы приехали к нам в услужение, и наша воля такова, что вы должны жить в этом дворце. И вы обязаны повиноваться.

Последнюю фразу он практически выкрикнул.

Меня била дрожь, и на время я утратила дар речи. Но потом все же набралась храбрости и сказала:

– Я готова исполнять указания Вашего Величества во всем, что касается моего долга перед вашей семьей. В остальном повиновения я обещать не могу.

– Вы будете жить во дворце! – взревел король. – Это не обсуждается! Я дам вам в услужение рабынь. Королевскую школу вы откроете в этом павильоне в следующий четверг. Для такого начинания это самый лучший день, как определили наши астрологи.

Разъяренный, он стал давать какие-то указания нескольким пожилым женщинам в павильоне. Мой сын заплакал, у меня на глаза тоже навернулись слезы, а сестра первого министра, такая добрая всего час назад, теперь бросала на нас свирепые взгляды. Я повернулась и вместе с сыном направилась к овальным медным дверям. Сзади раздались крики.

– Мэм! Мэм!

Я повернулась и увидела, что король подзывает меня. Я низко поклонилась ему и вышла в дверь. Сестра первого министра кинулась за нами. Дергая меня за платье, в крайнем возбуждении она потрясала пальцем мне в лицо и кричала:

– Май ди! Май ди! [43]

Всю дорогу назад – в лодке, на улице, – до самой двери в наши комнаты, вместо ее забавного «Доброе утро, сэр» я слышала только «май ди».

Но короли, если они не безумны, подобно другим рассудительным людям, по зрелом размышлении пересматривают свои решения. Его Золотоногое Величество вскоре раскаялся в своем самодурстве и некоторое время спустя принял мой ультиматум.

Глава VII

Мраморные залы и рыбные прилавки

Что ж! К этому времени я уже полностью осознала все особенности своих обстоятельств. Дворец и его очарование, упрямый деспот, непробиваемый первый министр – все это были не фантазии колдовской ночи, а суровые факты моего повседневного бытия. Аполлионы [44] языческого мира, которым отважились бросить вызов лишь храбрые сердца одинокой женщины и ее любящего сына.

Я глубоко сожалела о том, что покинула Малакку, где жила в относительном благополучии, и в конце концов попросила о встрече с кралахомом, объяснив ему (через его секретаря мистера Хантера), что поселиться в стенах Большого дворца для нас с сыном не представляется возможным и что он связан словом чести обеспечить мне те условия, какими меня соблазнили покинуть Сингапур. По крайней мере, мне удалось заинтересовать первого министра, и он любезно согласился выслушать меня. Мои возражения относительно дворца в качестве места проживания и одновременно работы, как мне показалось, он счел вполне обоснованными и пообещал похлопотать за меня перед Его Величеством, сказав, чтобы больше я ни о чем не беспокоилась, ибо он все устроит как надо.

Миновало еще несколько дней. Я ждала, ведя монотонное существование под крышей дома первого министра – давала уроки сыну, изучала сиамский язык, наносила визиты доброй Куньинг Пхан и терпеливо сносила шумные вторжения моих личных врагов из гарема, которые налетали на нас, как саранча, и редко уходили без добычи, выпрашивая у меня какие-нибудь безделушки. Но дела постепенно делаются, даже в Сиаме, и вот однажды утром я получила долгожданную желанную весть: король смирился с моим требованием поселиться вне стен дворца, для меня подобрали дом, и человек, который проводит меня туда, уже ждет.

Мы быстро оделись как для прогулки по городу и, выйдя из комнат, увидели мрачного недоброго старика в выцветшем красном мундире с блеклой желтой окантовкой, которому не терпелось отвести нас в наше новое жилище. По пути мы встретили Его Светлость. В лице министра читалась насмешка, но смысл ее я поняла уже потом. В тот момент его выражение я восприняла как очередную головоломку, на разгадывание которой я не имела ни времени, ни таланта. С чувством животрепещущего облегчения я следовала за нашим провожатым, в ком, измученная отчаянием, я видела надежду на обретение дома, где можно уединиться.

Мы устроились по-восточному, под высоким неровным деревянным навесом в длинной изящной лодке. Мое платье и мой внешний вид крайне забавляли десятерых гребцов, сидевших на веслах. Наш провожатый жевал бетель [45], стоя перед навесом.