Когда-то в «Клозери-де-Лила» более или менее регулярнособирались поэты, и последним известным из них был Поль Фор, которого я так никогдаи не прочел. Однако единственный поэт, которого я там видел, был Блэз Сандрар сизувеченным лицом боксера и пришпиленным к плечу пустым рукавом-он сворачивалсигареты уцелевшей рукой и был хорошим собеседником, пока не напивался, и еговранье было намного интересней правдивых историй, рассказываемых другими. Онбыл единственным поэтом, ходившим тогда в «Лила», но я видел его там всего раз.Большинство же посетителей были пожилые, бородатые люди в поношенныхкостюмах-они приходили со своими женами или любовницами, и у некоторых впетлице была узкая красная ленточка Почетного легиона, а у других ее не было.Мы великодушно считали их учеными — savants, и они сидели за своими аперитивамипочти так же долго, как посетители в еще более потрепанных костюмах, которые сосвоими женами или любовницами пили cafe-crйme и носили в петлицах лиловыеакадемические розетки, не имевшие никакого отношения к Французской Академии и,как мы думали, означавшие, что это преподаватели или школьные надзиратели. Этипосетители делали кафе очень уютным, так как они интересовались лишь другдругом, своими аперитивами и кофе, а также газетами и журналами, прикрепленнымик деревянным палкам, и никто здесь не служил объектом обозрения.

В «Лила» ходили и жители Латинского квартала, и у некоторыхиз них в петлицах были ленточки Военного креста, а у других были еще ижелто-зеленые ленточки Военной медали, и я наблюдал за тем, как ловко онинаучились обходиться без потерянных конечностей, и оценивал качество ихискусственных глаз и степень мастерства, с каким были восстановлены их лица.Серьезная пластическая операция придает коже почти радужный блеск, — такпоблескивает хорошо утрамбованная лыжня, и этих посетителей мы уважали больше,чем savants или учителей, хотя последние вполне могли побывать на войне, нотолько избежали увечья.

В те дни мы не доверяли людям, которые не побывали на войне,а полностью мы вообще никому не доверяли, и многие считали, что Сандрар мог быи поменьше демонстрировать отсутствие руки. Я был рад, что он зашел в «Лила»днем, пока туда не нахлынули завсегдатаи.

В тот вечер я сидел за столиком перед «Лила» и смотрел, какменяется освещение деревьев и домов и как по ту сторону бульвара медлительныебитюги тянут повозки. Дверь кафе сзади, справа от меня, отворились, и какой-точеловек подошел к моему столику.

— А, вот вы где! — сказал он.

Это был Форд Мэдокс Форд, как он тогда называл себя. Онтяжело отдувался в густые крашеные усы и держался прямо, словно ходячая, хорошоодетая пивная бочка.

— Разрешите сесть с вами? — спросил он, садясь и глядя набульвар водянистыми голубыми глазами из-под блудных век и бесцветных ресниц. —Я потратил лучшие годы жизни на то, чтобы этих кляч убивали гуманным способом,— сказал он.

— Вы мне это уже говорили, — сказал я.

— Не думаю,

— Я абсолютно уверен.

— Странно. Я никогда об этом никому не говорил.

— Хотите выпить?

Официант стоял рядом, и Форд заказал себе вермут «шамберикасси». Официант, высокий, худой, с большой плешью, прикрытой прилизаннымиволосами, и со старомодными драгунскими усами, повторил заказ. — Нет. Принеситеfine a l`eau[21] — сказал Форд.

— Fine a l`eau для мосье, — повторил официант. Я всегдаизбегал смотреть на Форда и старался пореже дышать, находясь с ним в однойкомнате, но сейчас мы сидели на воздухе, и ветер гнал опавшие листья потротуару от меня к нему, так что я внимательно посмотрел на него, пожалел обэтом и стал смотреть на бульвар. Освещение уже успело измениться, но япропустят эту перемену. Я сделал глоток, чтобы узнать, не испортил ли приходФорда вкус коньяка, коньяк был по-прежнему хорош. — Вы что-то мрачны, — сказалон.

— Нет.

— Мрачны, мрачны. Вам надо чаще проветриваться. Я зашелсюда, чтобы пригласить вас на наши скромные вечера, которые мы устраиваем вэтом забавном танцевальном зале на улице Кардинала Лемуана, близ площадиКонтрэскарп.

— Я два года жил над этим танцевальным залом задолго довашего последнего приезда в Париж.

— Как странно. Вы уверены?

— Да, — ответил я. — Уверен. У хозяина этого заведения былотакси, и, когда я торопился на самолет, он возил меня на аэродром, и перед тем,как ехать, мы всегда шли в танцевальный зал и выпивали в темноте у оцинкованнойстойки по стакану белого вина.

— Не люблю самолетов, — сказал Форд. — Приходите с женой всубботу вечером в танцевальный зал. Будет очень весело. Я нарисую вам план,чтобы вам легче было найти это место. Я наткнулся на него совершенно случайно.— Подвал дома семьдесят четыре на улице Кардинала Лемуана, — сказал я. — Я жилна четвертом этаже.

— Там нет номера, — сказал Форд. — Но вы легко отыщете этоместо, если сумеете найти площадь Контрэскарп.

Я сделал еще один большой глоток. Официант принес заказФорда, и Форд сделал ему выговор.

— Я просил не коньяк с содовой, — сказал он назидательно, кострого. —

Я заказал вермут «шамбери касси».

— Ладно, Жан, — сказал я. — Я возьму этот коньяк. А мосьепринесите то, что он заказал сейчас.

— То, что я заказал раньше, — поправил Форд. В этот моментмимо нас по тротуару прошел довольно худой человек в накидке. Он шел рядом свысокой женщиной и, скользнув взглядом по нашему столику, посмотрел в сторону инаправился дальше. — Вы заметили, что я с ним не раскланялся? — спросил Форд. —Нет, вы заметили, что я с ним не раскланялся?

— Нет. А с кем вы не раскланялись?

— Да с Беллоком, — сказал Форд. — Как блистательно я с нимне раскланялся!

— Я не заметил. А зачем вы это сделали?

— На это у меня есть тысяча веских причин, — ответил Форд. —Эх, и блистательно же я с ним не раскланялся!

Он был безгранично счастлив. Я почти не заметил Беллока идумаю, что и он не заметил нас. У него был задумчивый вид, и он автоматическискользнул взглядом по нашему столику. Мне стало неприятно, что Форд был груб сним: как молодой, начинающий писатель, я испытывал уважение к Беллоку, писателюстаршего поколения. Сейчас это трудно понять, но в те дни так бывало нередко.

«Хорошо бы, Беллок остановился у нашего столика», — подумаля. Вечер был испорчен встречей с Фордом, и мне казалось, что Беллок мог быисправить положение.

— Для чего вы пьете коньяк? — спросил Форд. — Разве вы незнаете, что коньяк губит молодых писателей?