И еще Пелагия поражалась тому, как причудливообошлось Провидение с братом и сестрой, распорядившись одним и тем же наборомчерт совсем по-разному. Петр Георгиевич, молодой еще человек (по виду лет подтридцать), имел черные волосы, выгоревшие на солнце брови и ресницы имучнисто-белый цвет лица, на котором нелепо выделялся большой красный нос. УНаины же Георгиевны распределение красок было прямо противоположным: золотистыеволосы, черные брови и ресницы, нежно-розовые щечки и точеный, с прелестнойгорбинкой носик. Такая красавица, безусловно, могла закружить голову иподвигнуть на любые безумства. С точки зрения Пелагии, барышню немного портилсвоенравный изгиб рта, но очень вероятно, что именно эта ломаная линия большевсего и сводила мужчин с ума.

Похоже, Наина Георгиевна была в Дроздовке наособом положении невнятная фраза, оброненная ею, повлекла за собой нескольконапряженное молчание, словно все ждали, не добавит ли она чего-то еще.

И Наина Георгиевна добавила, но следуякакой-то своей внутренней мысли, так что понятней не стало:

— Любовь — всегда злодейство, даже если онасчастливая, потому что это счастье обязательно построено на чьих-то костях.

Ширяев дернул головой, словно от удара, да иПоджио улыбнулся как-то вымученно, а богач Сытников, напирая на «о», спросил:

— Это в каком же смысле, позвольте узнать? — Иобхватил рыжеватую, с проседью бороду в горсть крепкими короткими пальцами.

— Любовь не бывает без предательства, —продолжила Наина Георгиевна, глядя прямо перед собой широко раскрытыми чернымиглазами. — Потому что любящий предает родителей, предает друзей, предает весьмир ради кого-то одного, кто этой любви, может быть, и недостоин. Да, любовь —тоже преступление, это совершенно очевидно…

— И в каком смысле «тоже»? — пожал плечамиСытников. — Что у вас за привычка говорить недомолвками?

— Это она интересничает, — фыркнул брат. —Прочла где-то, что в столицах современные барышни непременно изъясняютсязагадками, вот и упражняется на нас.

В этот момент к Петру Георгиевичу подошла Таняподлить чаю в чашку, и Пелагия заметила, как молодой человек на миг стиснулпальцами ее руку.

— Благодарю вас, Татьяна Зотовна, — нежносказал он, и горничная вспыхнула, метнув взгляд украдкой на Марью Афанасьевну.— А что вы думаете про любовь?

— Нам думать не положено, — пролепетала Таня.— Для того образованные люди есть.

— Однако у нашей инокини отменный аппетитец, —заметил Краснов, показав на пустое блюдо, с которого Пелагия только что взялапоследний ломоть ветчины. — Ничего, сестрица, что скоромное?

— Ничего, — застеснялась Пелагия. — Нынчепраздник Преображения Господня, устав позволяет.

И сделала вид, что подносит ветчину ко рту.Закидай тут же возмущенно ткнул ее мордой в коленку — мол, не забывайся.Пелагия незаметно опустила руку, запихнула ветчину вымогателю в пасть и слегкатолкнула ладонью в мокрый холодный нос: всё, больше нету. Закидая тут же какветром сдуло.

— За что люблю предписания нашей православнойцеркви, — сказал Краснов, — так это за продуманность диетических установлений.Вся сложная система постов и разговений, если оценивать ее с медицинской точкизрения, идеальным образом упорядочивает работу желудка и кишечника. Нет, право,что вы смеетесь, я серьезно! Осенний и зимний мясоеды призваны поддержатьрацион питания в холодное время года, а великий пост прекрасно обеспечиваеточищение кишечника перед весенне-летним травоядением. Своевременное опорожнениекишечника — краеугольный камень интеллектуальной и духовной жизни! Я, например,компенсирую несоблюдение постов ежевечерними клистирами из настоя ромашки ивсем рекомендую делать то же самое. Я на эту тему даже катрен сложил:

Не спи, красавица, постой, Досадной не свершайпромашки.

Принять забыла ты настой Всеочистительнойромашки.

— Да ну вас совсем, Кирилл Нифонтович, —махнула рукой Марья Афанасьевна, отсмеявшись. — Вы, матушка, его не слушайте,он у нас сторонник прогресса. На велосипеде по лугу ездит, коров пугает. И вгости к нему без предупреждения заявиться не вздумайте, он частенько на крышеголышом сидит — солнечные ванны принимает. Тьфу, срам! А видите, у него вкругплеши щетина ежом? Это он в начале лета всякий раз волоса начисто сбривает, унего, видите ли, макушка дышит. Имение недавно перезаложил, чтобы из Заволжскак себе домой телеграфный провод протянуть. А зачем, знаете? Чтоб спочтмейстером по телеграфу в шашки играть. И добро бы еще играл хорошо, а товсе время проигрывает.

— И что с того? — ничуть не обиделся КириллНифонтович. — Я же не для самолюбия играю, а в назидание нашим заволжскимдикарям. Пусть знают, что такое прогресс. Ведь в Европе что ни день новыеоткрытия и изобретения, в Америке нынче строят такие дома, что до облаковдостают, а наши двоеперстцы долгополые от паровоза шарахаются, на газовыйфонарь жмурятся, чтоб сатанинским пламенем не опоганиться.

— Это верно, что наши староверы к новомунедоверчивы, да не все же, вступился за своих Сытников. — Молодые подрастут, иу нас тут всё переменится. Вот днями заезжал ко мне сюда один купец избеспоповцев, Аввакум Силыч Вонифатьев, рядился лес продавать. Да вы, поди,помните — я, перед тем как его идти встречать, рассказывал тут за чаем, как егов пятнадцать лет за тридцатитрехлетнюю невесту выдавали. Вас, Петр Георгиевич,не было, вы в Заволжск ездили.

Степан Трофимович кивнул:

— Как же, история колоритная, в духе местныхобычаев. Бубенцов еще сказал, что власть потому и хочет ваше дикоераскольничество искоренить, чтобы избавиться от этакого варварства. А вы, ДонатАбрамыч, с ним поругались.

— Вот-вот, тот самый Вонифатьев.

— И что, продал он вам лес? — спросил Ширяев.— Какой? Сколько десятин?