критериями имели мало успеха: одни винили перенесенный им в детстве полиомиелит, другие – легкую форму церебрального паралича. Какова бы ни была реальная медицинская причина физических немощей Клавдия, диагноз Антонии был однозначен – «что он урод среди людей, что природа начала его и не кончила»{109}. Римляне никогда не были особенно снисходительны к инвалидности; она плохо согласовывалась с их идеалами мужественности, а античная философия издавна усматривала прискорбные связи между физическим уродством и моральной деградацией.

Для императорской семьи состояние Клавдия также представляло специфический комплекс политических проблем. Когда Клавдий достиг совершеннолетия, планы Августа добиться принятия сенатом и народом Рима концепции наследственного правления пока еще находились в процессе воплощения в жизнь. В городе, который, после полутысячелетия ожесточенного и глубоко укорененного политического сопротивления этой идее, только начинал привыкать к оправданию передачи власти по принципу кровного родства, осознание того, что в императорской семье может быть «дурная кровь», грозило все испортить.

Вопрос о будущем Клавдия вызывал в императорской семье бурные споры. В 12 г. н. э. Август писал своей жене Ливии, стремясь разрешить проблему раз и навсегда. Клавдию было уже двадцать два года, и если он собирался начать государственную карьеру, то медлить было нельзя:

По твоей просьбе, дорогая Ливия, я беседовал с Тиберием о том, что нам делать с твоим внуком Тиберием на Марсовых играх. И оба мы согласились, что надо раз навсегда установить, какого отношения к нему держаться. Если он человек, так сказать, полноценный и у него все на месте, то почему бы ему не пройти ступень за ступенью тот же путь, какой прошел его брат? Если же мы чувствуем, что он поврежден и телом, и душой, то и не следует давать повод для насмешек над ним и над нами тем людям, которые привыкли хихикать и потешаться над вещами такого рода{110}.

Вердикт по итогам этих размышлений был явно вынесен не в пользу Клавдия – он не получил политических должностей и даже не стал формально членом сената.

Со смертью Августа и воцарением его дяди Тиберия в 14 г. н. э. Клавдий увидел шанс улучшить свое положение. Он написал новому императору, испрашивая возможности проявить себя в роли консула. Тиберий попытался отделаться, предложив ему консульские регалии – номинальный почет, но Клавдий отказался: он хотел настоящей должности с реальными полномочиями и реальной ответственностью. Ответ императора был коротким и жестоким: он написал, «что уже послал ему сорок золотых на Сатурналии и Сигилларии»{111}. Тиберий никак не отреагировал на просьбу Клавдия; он просто послал ему карманные деньги на праздничные подарки.

Ограничения свобод Клавдия касались не только его доступа к государственной службе. Даже после совершеннолетия семья держала его под строгим надзором «дядьки». Позже Клавдий будет жаловаться, что «к нему нарочно приставили варвара, бывшего конюшего, чтобы он его жестоко наказывал по любому поводу»{112}. Холодная жестокость родителей Клавдия, препятствовавших его независимости, будет сказываться на нем еще долго.

Ничуть не легче ему было и от бросающихся в глаза успехов его старшего брата Германика. Он принял почетный когномен, пожалованный посмертно их отцу Друзу, и теперь начинал походить на такого же идеального римлянина. Удалой, отважный, прямодушный, эффектный и гордый, он был не чужд и пыла сражений, и театра триумфа. Народ любил его, и в 4 г. н. э., незадолго до подчеркнуто не афишируемого совершеннолетия Клавдия, Август заставил Тиберия усыновить Германика как будущего наследника принципата. Известно, что Германику не суждено будет царствовать – он умрет при загадочных обстоятельствах на востоке в 19 г. н. э., – но в первые десятилетия первого века нашей эры недостатки Клавдия и его унизительное отодвигание на задний план должны были только усугубляться достижениями Германика.

И тем не менее, вопреки всему, Клавдий выказывал признаки способностей и даже незаурядного интеллекта. В раннем возрасте, с одобрения выдающегося римского историка Ливия, Клавдий взялся писать историческое сочинение. Более современное, чем труд Ливия, повествование Клавдия должно было начинаться с убийства Цезаря, продолжаться гражданскими войнами и воцарением Августа – и до текущих дней. По-видимому, этот труд был хорош – столетие спустя его исследование будет в качестве источника использовано Тацитом, – неудачен был выбор темы. Описываемый Клавдием период сопровождался всем тем хаосом кровопролития, идеологии и гражданской борьбы, который определил начало Августова принципата. Мать и бабка Клавдия вмешались, потребовав, чтобы его история начиналась после триумфальной победы Августа в гражданских войнах – с момента, когда новый принцепс, после смерти всех своих соперников, смог без опасений отказаться от жестокости в пользу великодушия.

Выбирая следующие темы, Клавдий сторонился современных и спорных. Он сочинил трактаты по истории этрусков и карфагенян и, несмотря на речевые трудности, писал теоретические труды об ораторском искусстве. Некоторые из его интересов были более нишевыми: чувствуя, что латинский алфавит недостаточен, он изобрел три совершенно новые буквы и выпустил книгу, обосновывающую их теоретически и пропагандирующую их употребление. Позже, в 47 г. н. э., он использует свое положение императора и цензора, чтобы внедрить официальное применение этих букв.

Недооценка интеллекта Клавдия не могла не сделать его положение невыносимым. Отчасти его состояние, по-видимому, имело психологические причины. По мере взросления его физические недостатки смягчались, но при эмоциональных встрясках – обострялись. Его сбивчивая речь, как говорили, становилась четкой и властной, когда он произносил заранее подготовленный текст{113}. Самое поразительное то, что здоровье Клавдия заметно улучшилось после того, как он унаследовал принципат – и все сопутствующие почести и власть. По словам Светония, под конец осталась только склонность к изжоге{114}. Предшествующее скверное обращение с Клавдием – пренебрежение, неуважение и подспудное отсутствие ожиданий – явно запускало самореализующийся цикл.

После своего воцарения Клавдий объясняет это иначе; он заявляет, будто сознательно разыгрывал слабость ради самозащиты{115}. Светоний утверждает, что современники императора находили эту версию смехотворной, но нельзя отрицать, что Клавдий умудрился пережить устроенные Тиберием и Калигулой кровавые бойни, во время которых он видел смерти своего брата, матери, сестры, свояченицы и двух племянников, а также высылку двух племянниц. Случайно или по умыслу, очевидная недееспособность Клавдия и сопутствующее ей отсутствие власти, несомненно, защищали его в 20‒30-е гг. н. э.: его было просто невозможно воспринимать как реальную угрозу.

Итак, почти полвека Клавдий жил как обычный гражданин. Непосредственных угроз для его жизни было меньше, зато была бесконечная скука. Он проводил время то в пригородном доме, то на вилле в Кампании, погружаясь в свои штудии. Не чурался он и не столь возвышенных увлечений – он полюбил вино, женщин и азартные игры в компании бедных и плохо воспитанных людей{116}.

В личной жизни Клавдий в этот период был так же несчастлив, как в государственной карьере: к тому времени, когда он познакомился с Мессалиной, у него за плечами уже были две неудачные помолвки и два неудачных брака. Впервые он был обручен в подростковом возрасте с Эмилией Лепидой, правнучкой Августа, но помолвка была расторгнута в 8 г. н. э. после ошеломляющего падения матери невесты, Юлии Младшей. Обвиненная в супружеской измене с сенатором Децием Юнием Силаном, беременная Юлия Младшая была сослана на бесплодный адриатический остров Тремир, где ее ребенка оставили на склоне горы, а сама она умерла примерно двадцать лет спустя. Децим, напротив, когда разразился скандал, удалился в приятное добровольное изгнание и вернулся в Рим через шесть лет, после смерти Августа. Эмилию заменили новой невестой – Ливией Медуллиной Камиллой, дочерью консула предыдущего года, Марка Фурия Камилла, – которая скончалась от внезапной болезни прямо в утро их свадьбы.

После этих неудач Клавдий наконец добрался до алтаря в 9 или 10 г. н. э. На этот раз невестой была Плавтия Ургуланилла. Дочь консула этрусского происхождения, который выслужился при Тиберии, и внучка одной из ближайших подруг императрицы Ливии, Плавтия была из хорошей, пусть и не впечатляюще знатной,