переходящий в гору, что густо поросла поверху деревьями. Лишь на месте переправы было довольно пологое место. Вокруг различались не только черно-бурые стволы багряника, но и ольсовые дубы, светлый миндаль, а у воды местами ивы свешивали в воду длинные косы. Течение было хоть и спокойным, но оно было, мешая выбивающимся из сил людям и лошадям.

Кое-как установили орудия напротив речных перекатов, по которым сами ромеи перешли на этот берег Виты. Впрочем, пороха было minimum, а потому надеяться на них не стоило. С другой стороны, участок обороны был не слишком широк — две турмы/полка вполне могли оборонять данный участок. Наверное именно поэтому хартуларий Петр Гарид, не задерживаясь, поспешил покинуть войско, умчавшись куда-то в сторону контролируемой придунавской Мезии. Теодор не увидел ни одного лица вокруг, кто был бы рад этому. А уж когда объявили, что переправу будут оборонять Сицилийская и Латинские турмы, то все погрузились в печаль. Никто не горел встречаться с противником, дух и мораль был на таком уровне, что наёмники Латинской терции собрались вокруг своих офицеров, требуя уводить их из этой гибельной ситуации.

Ромеи Сицилийской не сговариваясь, решили, что будут драться. Этому способствовали и командиры, которые уверяли, что их позиция замечательная и врагу не перейти здесь реку. Да Мартони, оставшийся и осуществлявший общее командование турмой после убывшего на Сицилию маркиза де Виллаба, а также де Вальверде в друнгарии. Лемку было некогда. Натан Моленар, проклинающий своё решение задержаться в этих восточных горах и ленивых декархов, не давал ему времени и Теодор, толком и не отдохнувший после марша, бегал, проверяя снаряжение у всей кентархии, считал запасы свинца, фитилей и пороха, а потом и вовсе мчался к уходящим скопефтам других турм и друнгарий, выпрашивая у них припасы для боя.

К своей удаче, Теодор ещё успел перекинуться несколькими словами с друзьями в рядах их кентархии, к сожалению, увидел не всех — где-то отстал Евхит. Потные, голодные, но в основном целые, они не унывали и шутили, что надеются встретить Евха в каком-нибудь монастыре местных ортодоксов, к которому он наверняка отправился в паломничество по случаю.

Мельком увидел Федоса Зарбаса, устало идущего в турме «критян» с другими сулиотами. Переглянувшись и взмахом руки пожелав другу удачи, Теодор вновь вернулся к задачам гемилохита.

Видят боги прошлого — не всё, но многое было сделано, когда показались пестрые толпы сарацин под своими бунчуками. И зрелище то было впечатляющее — две турмы (в одной из которых едва угомонили мятежные настроения) блеск текущей холодной воды, курящиеся дымки у аркебузиров и мушкетеров, контарионы в простых камзолах и кафтанах, а напротив движутся вражеские толпы.

И всё это в тишине.

А тишина, она бывает всякая. Это любой знающий человек скажет.

Есть такая, что успокаивает душу. Вроде той, которую встречаешь с удочкой у воды или в компании старого друга, когда и слова уже не нужны, чтобы понять друг друг друга.

А воины скажут, что тишина на войне может быть хуже всего — хуже визга картечи и свиста клинка над головой.

Она бывает такой, что кажется будто бы можешь дотронуться до нее рукой. Под воздействием тишины человек напрягается всею своею сущностью, не зная, что она ему принесет. И лишь сильные духом способны выдержать ту тишину.

Через реку в брызгах воды влетели несколько всадников и десяток стрелков без приказа шагнули вперед, проделали как один движение по прицеливанию и выстрелили по проклятым исмаилитам, которые тут же развернули коней и умчались. Почти тут же напротив появились сеймены и янычары, что начали палить по «сицилийцам». Под прикрытием их пальбы отряд в несколько сотен всадников попробовал прорваться к скопефтам, а им навстречу, сверкая наконечниками, густым частоколом выставили пики контарионы. Скопефты залпами били в замедлившуюся кучу людей и коней, пока те не убрались. А стрелковый бой на предельной дистанции разгорелся вовсю.

Так очень даже просто и начался бой на реке Вите.

В целом битва для выживших её участников осталась в памяти суматохой, всполохами, неразберихой, и никто не мог собрать воедино что же там происходило: ни одна история не сходилась с другой.

Для Лемка всё было просто: вокруг свои — солдаты, подчиненные болгары, команды Моленара. А со стороны врагов летели пули и порой стрелы.

В какой-то момент рядом раздался взвизг и Теодор увидел одного из войнуков — Младена Милушева, с которым у него были хорошие отношения, и который сидел согнувшись пополам и покачивался из стороны в сторону, обняв себя, как будто у него сильно болел живот. Бледный, он стонал:

— О, Боже! Лагатор Лемк! — сказал он, когда увидел, что Теодор смотрит на него. — Я умру! Я умру! Больно! Как больно… Больно! Я не могу этого вынести!

На него действительно было страшно смотреть. Вскоре изо рта у него пошла пена, по лицу струился пот. Его оттащили с глаз. Убрав его в сторону, всем стоящим в строю стало легче. А вскоре душа его покинула тело.

Вскоре прекратились команды от Моленара — его не убили, но пуля на излете порвала ему щеку и выбила несколько зубов с правой стороны.

Были новые атаки конницы и разъяренной пехоты врагов, которые отбивали картечью пушек, пиками и пулями.

Лемк стрелял уже почти в упор, враг подбирался очень близко, и нередко всё было настолько близко, что он видел, как их пули пронзают человеческие тела, как кирасы от пуль дырявятся, как кольца кольчуг вминаются в тела людей.

Он был вынужден схватиться за приклад под железом, чтобы не обжечься, продолжая палить.

Запомнился момент, когда после очередной атаки умирающий противник лежал рядом с остатками их кентархии, и его стоны, молитвы, просьбы воды нарушали тишину между атаками. Но никто его не тронул. Быть может опасаясь, что вот так же и он они будут лежать, но воды не было, и облегчить его положение солдаты могли только одним образом.

Самым впечатляющим, пожалуй, было то, что когда пехота врага подбиралась шагов на сорок-двадцать, то можно было видеть, как после залпа скопефтов враг падал целыми рядами под смертельным огнем пушек и мушкетов. А когда порох и ядра у пушек закончился, то каждый раз ужасной была резня, когда враги сталивались на берегу, и с трудом, но ромеи выставивали. Но сарацины, перешагивая через убитых и раненых, всё шли и шли вперёд, понукаемые своими беями.

Болгары, почерневшие от усталости и смурные, все больше посматривали в