В разгар штурма в зале появился важный и нужный гость — посол Лазании. Это был седой высокий красавец — мужчина с безупречными манерами. На нем здорово сидели по-настоящему дорогой костюм и новые, прекрасные ботинки. В образ эффектно встраивался новый красный платочек, высовывающийся из бокового кармана пиджака. Его руки и ногти были ухожены, усики аккуратно подстрижены. В отличие от пассажиров спецрейса от него благородно пахло, он никуда не торопился и курил хорошую сигару.

Семаго обнимал посла как старого боевого товарища. Посол был немножко шокирован, но вида не подавал, растягивая губы в резиновой улыбке.

— Господин посол! Как я рад, что вы поддерживаете нас в самую тяжелую минуту. Враждебные силы делают все, чтобы сорвать нашу миссию доброй воли. Но мы знаем, что истинные друзья всегда с нами, что истинные друзья не подведут, истинные друзья всегда дадут… в смысле посодействуют. Спасибо, что вы сейчас с нами.

Семаго всплакнул и тут же тихо шепнул помощнику — бритому пацану:

— Что стоишь, подлец. Заснул, что ли? Принеси поднос с цветочками.

Поднос подарили послу в знак верной дружбы. Посол растрогался и предложил Вольфрамовичу сигару. Вольфрамович не курил, это все знали, но сигару принял и непрофессионально зажег ее. Теперь они были с послом одинаковые. Пресса бросилась снимать. Отличные получились кадры. Втянув первый раз дым, Семаго позеленел с непривычки. Придя в себя, он сказал помощнику:

— Видишь, гроблю здоровье. Все ради партии, все ради вас, подлецов, чтобы вы, бездари, когда-нибудь пришли к власти. А ты ради партии что сделал? Хоть рубль в партию принес? А про зарплату, мерзавец, спрашиваешь каждый месяц.

После совместного раскуривания дорогих сигар Семаго и посол произнесли короткие речи и расстались.

— Кстати, замечательные сигары! Где их можно приобрести? — на прощание сказал Семаго. — Я бы угостил дядю, который курил их последний раз на войне, когда захватил в Берлине трех немецких генералов. К сожалению, трофеев на пятьдесят лет не хватило.

— Господин председатель, я обещаю прислать вам ящик фантастических сигар, — заявил посол с неизменной улыбкой.

— Спасибо. Я тронут. Жалко, что в Москве нет ни одного серьезного магазина, где торгуют сигарами. А ведь это выгодно. Многие сегодня хотели бы забыть о прошлом, когда они пыхтели «Примой» на стройках коммунизма. Они хотят новых ароматов. А купить негде. А ведь в Лазании понимают толк в настоящих сигарах. Почему бы не открыть совместный магазин в Москве, где-нибудь на Арбате.

— Блестящая идея, — отозвался посол. — Я порекомендую вам хороших партнеров — моих близких друзей, богатейших людей. Они сумеют поставить дело на мировом уровне.

— Можно у нас, — оживились стоящие рядом бизнесмены из Дворца спорта.

— У меня тоже есть хорошие приятели, они как раз торгуют сигаретами, — влез Чеховский.

— Есть фирма «Глобус», — подал голос кто-то из толпы партийцев. — Надо ее привлечь, я там ребят знаю.

— У нас у всех друзья, — резко сказал Конрад Карлович. — Но есть интересы партии, и их жестко определяет уважаемый наш Владимир Вольфрамович. И попрошу не выступать с дурацкими предложениями.

«Пять баллов. Гениально. Карлович, кажется, становится полезен», — подумал Семаго и подытожил дискуссию:

— Абсолютно поддерживаю одного из отцов-основателей. Мелкую грызню отвергаем с порога. Видим только стратегические интересы. Исходя из них, из стратегических интересов, вопрос с магазином поручаю решать… — Семаго сделал паузу. Ох, какая это была пауза! Все вокруг замерли и страшно напряглись. — Нашим друзьям из Дворца спорта.

Стоявшие в толпе вздохнули. Кто-то с радостью, кто-то с сожалением.

— Нам не нужны просто коммерсанты, — продолжал командор. — Нам нужны те, кто помогает партии уже сегодня и завтра увеличит эту помощь. Переговорите сейчас с господином чрезвычайным и полномочным послом по практическим вопросам.

— Вы вылетаете этим рейсом? — поинтересовался посол у ребят.

— Ага… — отвечали те. Они ошалели и слов не находили.

— Очень хорошо. Я дам сообщение, вас найдут в Лазании и познакомят с великолепными партнерами.

— Ага… — мычали бизнесмены.

— Вот и чудненько, — подвел итог шеф. — Я надеюсь, через три-четыре месяца мы, пьяные и веселые, будем плясать на открытии супермагазина, а еще через месяц устанем считать доходы.

— Как насчет начального капитала, — очнулись бизнесмены.

— Капитал не бывает начальным. Буржуазные экономисты Смит и Рикардо обманули вас. Капитал либо есть, либо его нет. Идите работайте. Иначе я применю к вам политэкономию Маркса, и в частности положения моей любимой главы об экспроприации экспроприаторов. «Бьет час капиталистической эксплуатации. Экспроприаторов экспроприируют». Как сказано! Сколько я проплакал в детстве над этими короткими как выстрел фразами. Может, из-за этих фраз я пришел в политику и… валандаюсь тут с вами. Ладно, оставим лирику поэтам. Полет продолжается, господа присяжные заседатели.

Последнее заявление великого комбинатора расходилось с действительностью. Полет не продолжался, полет еще, честно говоря, и не начинался. А вот штурм борта действительно продолжался. Пассажиры заполнили все пространство самолета, включая туалеты. В проходах валялись бесконечные сумки, портфели, какие-то свертки. Скандалы возникали то тут, то там. Мест явно не хватало, но невезучие не собирались уходить и боролись за свои права. Стюардессы сначала кричали, потом плакали. Командир корабля махнул рукой и сказал великую русскую фразу: «Разбирайтесь сами». Человек в камуфляже по фамилии Семаго поднялся по трапу в числе последних. Толпа ждала его, толпа жаждала порядка, который, конечно же, не мог установиться сам по себе. Порядок может установить только сильная рука, и она явилась, эта рука.

— Я вижу, посадка обнаружила лучшие человеческие качества, а именно — хамство, пренебрежение к ближним, зависть, — сказал Вольфрамович, наблюдая ситуацию. — Придется наказывать. — Он повысил голос. — Итак, слушайте меня внимательно, как слушал друг моего детства Сева Черепахин сообщение подруги моего же детства Ольги Гольдштейн о том, что она от него беременна. Командовать полетом буду я. Несмотря на мой природный либерализм, методы командования будут авторитарные. Как писал в своей книге «Малая земля» незабвенный Леонид Ильич, на войне жалость штука неблагодарная — пожалеешь одного, значит, вместо него посылаешь на смерть другого. Бывший Генсек прошел войну, и это развило в нем наблюдательность. Нынешние семидесятники-восьмидесятники имеют только опыт портвейна и кокаина, а от кокаина наблюдательность падает. Что улыбаешься? — Вольфрамович посмотрел на неопрятного, патлатого парня. — Вспомнил про кокаин? На душе полегчало? Молодец. Только учти, без моей команды ни шагу.

— Когда взлетаем? — крикнул кто-то.

— Что? Кто сказал взлетаем? — зарычал Семаго. — Приказываю дурацких вопросов не задавать. Слабые пусть уйдут сразу. Это не развлекательная поездка на Канары. Это трудная гуманитарная миссия. Не исключено, что, когда мы приземлимся в Лазании, ураган повторится.