Медведь… да, верно, медведь – огромный самец с бурой,лоснящейся, сыто нагулянной шерстью переваливался вдоль по улочке то на двух,то на четырех лапах, бросался вправо-влево, с хриплым ревом взмахивая когтистойлапою, и от его ударов люди падали замертво, обливаясь кровью. Вот он увиделражего пугачевца, который, подвывая от страха, вжимался за угол избы,выталкивая вперед себя бабу с ребенком, которые пытались спрятаться здесьпрежде его, но принуждены были уступить праву сильного. Медведь, взревев,кинулся к избе, отшвырнул, будто ненужную, крестьянку вместе с дитем, апугачевца толкнул так, что он врезался затылком в обоконки [14]. Огромнаякогтистая лапа скользнула по лицу и груди смутьяна – и тот упал, обливаяськровью, а медведь, не обращая ни малого внимания на обеспамятевшую бабенку,ринулся вперед.

Вот он поднялся в дыбки: мелькнуло белое пятно на груди;задрал голову, принюхиваясь, осматриваясь, – и тяжело, вразвалку пошел нагруппу людей, замерших посреди площади.

– Меченый! С пятном! Меченый – бешеный! – тоненько взвизгнулАристов, отмахиваясь от надвигающейся на него бурой глыбы. – Господи, помилуй!

Силуян толкнул Елизавету с дочерью прямо на недвижное телостарого князя, а сам упал сверху, прикрывая их. Но Елизавета выпросталась изего крепких рук, уставилась на медведя, не веря – и все же отчаянно желаяповерить догадке, промелькнувшей у нее, когда она осознала, что зверь не тронулни одного крестьянина: жертвами его пали только пугачевцы. И тут она враз всепоняла… Меж кривых когтей зверя, в правой лапе, поблескивало лезвие ножа!

Выходит, не медведь это, а человек, одетый в медвежью шкуру,точь-в-точь как тот стародавний помещик, о котором рассказывал князь. Исуществовал на всем белом свете только один человек, способный на такуюпроделку: старый медвежатник Вайда!

Елизавета даже прикрыла рот ладонью, чтобы невзначай неокликнуть, не выдать его. И тотчас невольно содрогнулась, услышав рядомпронзительный визг Акульки:

– Это не медведь! Это цыган! Цыган!

«Откуда она всех нас знает?!» – мелькнула у Елизаветынедоумевающая мысль. И она резко повернулась к Акульке, чтобы сейчас, сию жеминуту заткнуть рот предательнице, но та вдруг выхватила из-за поясаошарашенного Аристова заряженный пистолет и выстрелила из обоих стволов прямо вбелое пятно на груди медведя – он-то был уже в двух шагах…

Зверь совсем по-человечески прижал левую лапу к груди – кровьбрызнула, пятная белую и бурую шерсть, – какое-то мгновение стоял, покачиваясь,чуть не падая, а потом тяжело, всем телом подался вперед – и рухнул, успев-такидостать правой лапой с привязанным к ней ножом предательницу Акульку.

* * *

Акулька опрокинулась наземь, Аристов же так и стоял, будтопораженный громом. Не шевельнулся он и тогда, когда Елизавета вырвала у негосаблю из ножен. Только судорога страха пробежала по его лицу, ибо он ждал, чтосейчас эта сабля прервет нить его жизни. Однако Елизавете было не до него: онаопустилась на колени подле Вайды и острым лезвием вспорола тяжелую шкуру, елесдерживаясь, чтобы не закричать от ужаса: вся грудь Вайды была развороченадвойным выстрелом в упор.

– Князь жив ли? – с трудом проговорил цыган.

И Елизавета закивала:

– Жив, жив. Он в беспамятстве, но…

Ее прервал чей-то жалобный стон. Она обернулась и увидела,что Машенька и Силуян приподнимают голову князя. Глаза его были открыты и полныслез, а уцелевшая рука тянулась к Вайде.

Увидав кровь на лице князя и кровавый ком вместо руки, Вайдавовсе помертвел:

– Не успел я… Эх, не успел!..

– Успел, родной мой, – уже не таясь, плакала Елизавета. – Тывсем нам жизнь успел спасти: и князю, и Машеньке, и мне. Еще минутка – изарубил бы нас проклятый!

Вайда глубоко вздохнул, пытаясь улыбнуться, но воздух непроходил в простреленные легкие, и он забился, задыхаясь.

– Вайда, ох, Вайда! – всхлипывала Елизавета.

– Князь… и ты, дочка… за все… – пробормотал цыган, и губыего навеки сомкнулись; и еще какие-то последние слова так и не расслышалаЕлизавета: то ли «прости», то ли «не грусти»…

Плакала, заливалась слезами Машенька, бормотал молитвуСилуян, стонал, истекая слезами и кровью, старый князь, а Елизавета всем своимизмученным существом подивилась новой насмешке судьбы, которая свела этих двухстариков, ненавидящих друг друга всю жизнь, породнив их всепрощением смерти.

Сердце у нее разрывалось от горя, голова разламывалась отболи. Она встала, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь кровавые круги вглазах; и наконец нечто бледное и плоское, будто непропеченный блин, выплыло изкровавой мглы. Но минуло немалое время, прежде чем Елизавета поняла, что это –лицо остолбенелого Аристова, который так и не двигался с места.

– А-а, – хрипло выговорила Елизавета, – ты еще здесь, тварь?

Руку ее оттягивало что-то тяжелое, и, поведя глазами, онаувидела саблю. Какой-то миг недоуменно глядела на нее, а потом перехватилаобеими руками и неловко занесла через плечо.

Аристов глухо охнул и проворно зашарил за поясом, вытаскиваядругой пистолет. Темные стволы глянули в глаза Елизавете, но даже полыхни ониогнем, это не остановило бы ее. Она сделала шаг вперед… палец Аристова вполз направый курок… И вдруг лицо его исказилось гримасой ужаса: он увидал позадиЕлизаветы нечто такое, от чего, забыв даже про пистолет, с воплем бросилсянаутек, петляя по площади и явно норовя укрыться в овраге, зиявшем на окраинесела и уводившем в лес.

Жаркое дыхание и конский топот пролетели мимо Елизаветы, иона мельком увидела лицо князя Алексея, припавшего к лошадиной шее и на скакуобернувшегося к жене.

– Батюшка! Батюшка! – зашлась в радостном крике Машенька.

– Слава богу! Слава богу! – твердил, крестясь, Силуян.

А Елизавета молча смотрела, как Алексей нагнал Аристова накраю спасительного оврага и на всем скаку полоснул его саблей. Тут Елизаветазакрыла глаза руками и стояла так до тех пор, пока Алексей не очутился рядом ине отвел ее ладони от лица, чтобы покрыть его поцелуями.

* * *

Маша смотрела на них, и восторг сжимал ей горло.

И тогда Елизавета вдруг оторвалась от мужа, и оглянулась, ивскрикнула изумленно, словно бы только сейчас наконец-то увидела дочь.

– Машенька! Господи! Машенька, ненаглядная моя!