Маша повела глазами и увидела, что вся компания повысунуласьиз кустов и, зажимая рты ладошками, следит за ними с Григорием: хитрецы,оказывается, бесшумно следовали за ним по пятам. Алешка строил сестреневообразимые рожи, надеясь, что та расхохочется и выдаст себя, однако у Машипочему-то весь смех пропал. Григорий же как схватил ее, словно и окаменел весь:стоял, уткнувшись губами в Машину косу, скрученную на затылке, и почти недышал. Она же ощущала плечами тепло его рук и груди, к коей была притиснута, –нет, не тепло, а жар!

Маша удивилась: отчего это он такой горячий, ну как печка, итут Григорий вздохнул судорожно, словно ему не хватало воздуху, и проговорилхрипло:

– Узнал, узнал! Это вы, Ольга Потаповна!

– Проиграл, проиграл! Штраф, плати штраф! – закричала,загалдела веселая компания, окружила Григория, сорвала повязку, затормошила,вынуждая прыгать на одной ножке через канаву, кричать петухом, лаять собакою ипроделывать разные прочие чудачества, кои только могли взбрести на умразошедшимся гостям.

Одна Маша не принимала участия в общем гомоне, недоумевая:да как же это смог Григорий не распознать ее с Оленькою? Она и толще Маши в дваобхвата, и ростом с вершок, и голову не скручивает косой… По правде сказать, некоса у Оленьки, а какое-то охвостье!

Она сердито тряхнула головой и огляделась. Ее друзья сновазатевали жмурки, и опять водил, понятное дело, позорно проигравший Григорий. Итут запала Маше в голову шальная мысль – выяснить, впрямь ли он не узнал ее илипросто глумился на глазах у всех?

Старательно хохоча, она перебегала от одного игрока кдругому, шепотом подбивая обхитрить бестолкового Гриньку и потихоньку убежать,оставив его играть в жмурки с кустами да деревьями. Конечно, окажись на егоместе Алексей Измайлов-меньшой, или Гавриил, Оленькин брат, или молодой графШемякин, или кто другой из именитых, гости, пожалуй, посовестились бы егобросить. А церемониться с приемышем…. да что ж тут такого?

Словом, не прошло и пяти минут, как озорники через садубежали к реке и начали кататься на лодках, забыв о Григории и даже неприметив, как Машенька улизнула от них. Однако когда она воротилась к местуигры, Григория там тоже не оказалось. Наверное, разгадал, что его бросили, даушел. Еще раз оглядевшись, Маша решила хоть яблочком угоститься. Приняласьтрясти ближнее к ней деревце – да так и ахнула, когда кто-то внезапно заключилее в объятия, да такие крепкие, что она головы не могла поднять. Впрочем, она ибез того сразу узнала Григория. А вот узнает ли он ее на сей раз или опять приметза Оленьку?

Единожды оплошав, Григорий не торопился с отгадкою, а стоялнеподвижно, как бы приглядываясь к своей добыче, но не глазами, которые были унего завязаны, а как бы телом. Маша, вынужденно прильнувшая к нему, поразилась,как колотится его сердце, – бегом, что ли, бегал Григорий, разыскиваяигроков-обманщиков? Вон как тяжело дышит!

Вслушиваясь в это тяжкое дыхание, Маша вдруг ощутила, чтосердце Григория, только что бившееся ей в бок, теперь колотится в самую грудьее. Как же это он успел повернуть Машу к себе лицом, что она и не заметила? Незаметила и того, что руки его более не лежат каменно на ее плечах, а медленногладят спину, спускаясь к талии, а жаркие губы ползут по щеке, по шее и вот ужеуткнулись в нежную ямку там, где шея смыкается с плечом. Наконец глухой,сдавленный голос прошептал:

– Машенька, душа моя!

«Все-таки узнал меня!» – мелькнула у Маши мысль, да тут же иисчезла в сумятице других. Эта мысль принадлежала той Маше, которой она былавсего минуту назад, но за прошедшую минуту она успела унестись от себя –прежней – бесконечно далеко. Да и задыхающийся шепот Григория отнюдь ненапоминал его прежнюю веселую скороговорку. Изменились и тела их: он был горяч,как огонь, тверд, как камень, он весь вжимался в Машино тело, которое податливольнуло к Григорию, как растаявший воск льнет к пальцам. Грудь ее смыкалась сего грудью, колени – с его коленями, губы – с его губами… а потом губы ихнеумело, но жадно впились друг в друга.

Его руки жадно обнимали ее всю, – их, чудилось, быломножество, они враз спускали кружева с ее плеч, и касались груди, и поднимали юбки,и гладили бедра, все ближе подбираясь к трепещущей девичьей сути. Маша обмяклав руках Григория, клонилась долу, и он клонился вместе с нею, что-то жаркошепча в ее тяжело дышащий рот… И вдруг, не сдержав пыла, так больно впилсязубами в Машины губы, что она ощутила вкус своей крови и громко вскрикнула.

Звук собственного голоса отрезвил, и Маша, упершись руками вгрудь Григория, попыталась отскочить. Открыла глаза – да так и замерла, узрев,что лиф ее расстегнут, голая грудь наружу, розовые юбки из линобатиста смяты изаткнуты за ее же пояс, ноги… ох, ноги обнажены не то что выше колен, а досамой самости! Повязка с глаз Григория сбилась ему на лоб, лицо горело, взорблуждал, пояс его был распущен, а из-под задранной рубахи… о господи…

– О господи! – выкрикнула Маша и, бросившись под яблоневыеветви, побежала прочь, едва успевая отстранять от лица сучья и листья, ничегоне видя перед собой, кроме того неведомого, что сейчас, впервые в жизни,открылось вдруг ее взору.

* * *

Сведущие люди говорят, что невинность покидает девицу не втот миг, когда она въяве согрешит, а когда лишь возмечтает согрешить. И еслисие правда, то Маша перестала быть невинною девушкою именно в те мгновения,когда стремглав неслась прочь от Григория, равно снедаемая отвращением к себе ик нему – и неистовым желанием утолить жар в чреслах.

Маша не помнила, как отдышалась, умылась и переоделась всвоей светелке, как спустилась к ужину, как избыла этот день до вечера. Она сужасом ждала, что вот появится Григорий – и все сразу поймут: между нимипроизошло нечто постыдное. Ее словно молнией пронзило, когда он вошел: бледный,с мокрыми волосами и воротом, словно обливался прямо из ведра, не раздеваясь.Встретиться с ним взглядом было невозможно, и Машины глаза, воровато скользнувпо его груди, уперлись ниже пояса, в то место, где был край рубахи… и ужезнакомый жар внезапно опалил ее чресла. Маша мысленно взмолилась, чтобы господьнемедленно повелел дню закончиться, не ведая, что скоро будет молить егосократить и ночь, ибо ночь сия оказалась для нее бессонной и мучительной.

Сроду она такого не испытывала! Выпадали мгновения, когдаМаша спохватывалась, что уже отворяет окошко или отодвигает задвижку на двери,готовая как есть, в одной рубахе, бежать к Григорию, чтобы вновь ощутить егожар, его поцелуи, чтобы вновь увидеть, увидеть…