Пугачевец только раз посмотрел на нее – но так, что она,перекрестясь, умолкла. Маша же успела поймать мгновенные взгляды, которымиСилуян обменялся с дочерьми.

– Ну что же, пошли, девоньки, коли велено! – слабым голосомпозвала Варвара. – Аринка, Пашенька… Машенька… все пойдемте!

Девочки не отпускали рук гостьи: смышленые, вострыеоказались дочки у Силуяна, все в отца с матерью! Их крепкие пожатия давализнать Маше: ее не выдадут, не дадут в обиду.

Ее встревожило – откуда у пугачевцев такое особенноевнимание к Силуяновой семье, не заподозрили чего? Однако, сойдя со двора, онаувидела, что чуть ли не из каждой избы пугачевцы гонят людей к месту схода; илица у всех были столь озабоченные, даже испуганные, что никто как бы и невидел, что с Варварой да Силуяном идут три девочки вместо двух! Маша подумала:а вдруг и впрямь все обойдется? Вдруг в толпе никто не заметит ее, а кончитсясход – Силуян снова ее спрячет, увезет из села…

Она успокаивала себя как могла, но недобрые предчувствиятеснили, теснили сердце… Маша уже знала: ей придется сейчас увидеть нечтострашное. Но что?.. И такая неизвестность была втрое страшнее.

* * *

Все это время, что пленники сидели на теплой пожухлой травепод забором, с краю окольной площади, ожидая, покуда мятежники соберут нужноеим число зрителей для экзекуции над бывшими господами, князь говорил безумолку, словно душегубов и не видел. Он рассказывал смешные истории о своихсоседях-помещиках, среди которых и впрямь немало было чудаков и оригиналов:один предавался несусветной, прямо-таки библейской скупости; другой, чудомспасшись от смерти, продал имение и на все деньги выстроил церковь, при которойслужил теперь сторожем, третий любил пошалить: зашивал себя в медвежью шкуру ипугал прохожих-проезжих на большой дороге… И хотя все эти истории были сизрядной бородой, особенно рассказ о медведе-помещике, давно уж помершем,Елизавета делала вид, что слышит их впервые, у нее даже сводило челюсти отнепрестанной, будто приклеенной улыбки.

Но вскоре ей стало не до улыбок: к пленникам направлялсяАристов.

– Эх, не знали мы своего счастья! – тяжко вздохнул князь, незаботясь говорить тише. – В былые-то времена каждый жил в своем кругу, имелобщение с людьми, равными себе по рождению, а не братался со встречным ипоперечным. В иное время я мимо этого человекоядца и пройти погнушался бы, анынче разговаривать с ним принужден!

Лицо Аристова, только что сиявшее довольством, изменилось,как по дьявольскому мановению. Словно черная желчь ударила ему в голову ипомутила разум, заставив броситься на князя с криком:

– Держите ему голову!

Два дюжих пугачевца повиновались беспрекословно, оттолкнувЕлизавету и сдавив горло князя будто в тисках. Задыхаясь, он открыл рот;высунулся язык. Аристов схватил саблю – Елизавета закричала страшно…

Аристов, не замахиваясь, чиркнул лезвием возле самых губкнязя и с брезгливым торжеством стряхнул на траву какой-то красный комок. Князьглухо стонал, захлебываясь кровью, и Елизавета поняла: Аристов отрезал ему языкза неосторожное слово! И тут же изверг подтвердил эту невозможную, страшнуюдогадку:

– Пусть и остался ты злоустым, старый дурак, но злоязыкимтебя уже никто не назовет!

Толпа волновалась, не видя толком, что делают с пленными, ночуя кровь и беду даже издали, как животные чуют пожар. На вопль Елизаветыотозвалось несколько женских и детских слезных кликов. Кто-то бросался наутек,да пугачевцы хватали беглых и снова заталкивали их в толпу.

Впрочем, Елизавета ничего толком не видела и не слышала,кроме князя, который выхаркивал кровавые пузыри, пытаясь что-то сказать, но могисторгнуть только яростное мычание. Горели, горели ненавистью глаза его!Смахнув кровь с губ, он вскинул свою окровавленную руку и ткнул ею в Аристова,который со злорадной усмешкой склонился над ним, ткнул прямо в лоб – да так,что кровавый след от его пятерни запечатлелся на этом лбу, словно Каиновапечать.

Новая волна злобы помутила разум Аристова.

– Держите его! – вновь закричал он, и Елизавета не успелаохнуть, как сверкнула рядом сабля и обрушилась на плечо князя.

Страшный крик сотряс окрестности и отозвался, точно эхо,воплем толпы, и Елизавете на миг почудился в этом общем крике голос дочери, новсе это, конечно, был бред, а явью был залитый кровью Михайла Иваныч, упавшийна траву… Рядом нелепо, ненужно валялась его рука, отрубленная почти по плечо.

Аристов стоял, глубоко дыша, словно наслаждаясь сладкимзапахом крови; а глаза его сплошь затекли чернотой расплывшихся зрачков – глазабезумца! И Елизавета понимала: он не остановится, пока не замучит князя досмерти. Любимого деда Алешки и Маши, отца Лисоньки. Отца Алексея!

Даже не дав себе мгновения поразмыслить, она бросилась вноги разбойнику.

Тот отшатнулся было, но тут же искривил рот усмешкою: гордаябарыня лежала пред ним во прахе, униженно моля:

– Помилосердствуй, ради господа бога! Пощади! Ты ужеотомстил ему за злое слово и дерзкий поступок – прости ж его! Он старик. Оставьего, оставь! Позволь мне перевязать его!

Аристов молчал, покусывая губу. Глаза его померкли, взорсделался спокойнее: возбуждение утихало. Елизавета поняла, что он уже слышит ееслова, и вновь взмолилась:

– Он истечет кровью, если не перевязать его раны.

Аристов задумчиво кивнул, и Елизавета метнулась к старику.Не обращая ни малейшего внимания на столпившихся кругом мужиков, она задралаподол и, распустив завязки нижней юбки, стащила с себя льняное полотно.Надкусив шов, с трудом порвала крепкую ткань на полосы.

Из плеча князя все еще била кровь, торчали острые осколкикости, свисали клочья кожи и мышц. Подступившая тошнота заставила содрогнуться,однако Елизавета не отвернулась, а принялась стягивать плечо князя тугимжгутом, останавливая кровь, зажимая пальцами порванные сосуды… Наконецперевязка была закончена, и хотя кровь еще просачивалась сквозь всю толщинульняных накладок, Елизавета знала: кровь вот-вот остановится.

Князь лежал без сознания, и это было для него благо. Сейчасбы его унести в постель, приложить к плечу лед, дать лекарств, призватьхирурга, который зашил бы рану! А если удастся уговорить этого безумца? Может,он уже натешил кровью свою лютую душу?

Она с мольбою подняла глаза и наткнулась на взгляд Аристова– не злой, а как бы любопытствующий – вселяющий надежду?..

Слова не шли с языка – она с немой мольбою простерла к немуруки.