– Мужики проклятые ушли, но все добро разграбили, лошадей содвора свели, припасы больше изгадили, чем приели. А какое бесчинье в комнатахсодеяли! – бесстрашно выкрикнул Никитич в лицо Аристову и схватил его загрудки: – Презренный тать, разбойник!

Ну, это было уже слишком! Побагровев, набычась, Аристовоторвал от себя старика и отшвырнул его с такой силой, что Никитич, пролетевполкомнаты, ударился о стену – да так, что пейзаж, висевший на стене, сорвалсяс крюка, и тяжелая деревянная рама пришлась углом по голове.

Никитич рухнул плашмя, дернулся раз, другой, вытянулся, иЕлизавете почудилось, что она видит, как светлая душа верного слуги оставляетего тело…

Аристов подскочил к молодой женщине, схватил за руку,потащил за собою, и потрясенной Елизавете даже не понадобилось притворяться,будто у нее нет сил идти после болезни: ноги подкашивались, она вовсе упала бы,забившись в слезах, когда б не поддерживала последняя надежда: Аристов –поверил ли он ее лжи, забыл ли обо всем от ярости на Никитича, – но не сталискать Лисоньку!

Теперь бы еще как-то дать знать Татьяне, чтоб воротилась вдом господский, нашла оставленную там молодую мать с ребенком… Ах, если бы еепровели мимо Силуяновой избы, если бы он сам или женка его увидали ее, сказалибы о том Татьяне! А та уж сообразит, что делать!.

Елизавета не знала, что в ту пору Татьяны уже не было вживых.

В погребе, куда Силуян привел беглецов окольной тропкою,продираясь сквозь ночь, было тесно и так темно, что, даже подняв руки к лицу,Маша не смогла их различить. А в глазах еще мельтешили огни факелов, зажженныхв селе, в ушах звучал возбужденный рокот толпы. Когда достигли Силуянова дома,стоявшего последним в порядке, у самой околицы, и, охваченные крепкими,ласковыми руками его жены, были препровождены в тайник, сопровождаемые жаркимшепотом: «Храни вас бог, ваши сиятельства, дитятки!», то затхлый, сладковатыйзапах сена в погребе показался даже приятен, а сам погреб – уютным ибезопасным. Однако вскоре тут сделалось душно, тяжко. Вообразив, что в этомтайнике придется просидеть, возможно, не один день, Маша ощутила такую тоску,что едва сдержалась в голос не зарыдать. Ах, если бы матушка была здесь – илихоть Татьяна обняла бы, успокоила!.. Маша потянулась во тьму, но цыганку,которая только что была рядом, не нашла. Из противоположного угла доносилисьвсхлипывания и бормотание, и Маша, вслушавшись, поняла: Татьяна говорит что-тоАлешке, утешая, а тот мечется, рвется, стонет…

– Нет! Не могу! – вдруг воскликнул он тоненько и залилсяслезами, и Маша с ужасом вспомнила: да ему же нипочем не выдержать долго втакой тесноте и темнотище!

Эту Алешкину странность обнаружили случайно два года назад:за какую-то провинность Вайда запер княжича в чулан, а спустя час, услышавистошные крики, дверь отомкнули и нашли мальчишку вполубеспамятстве-полубезумии от страха перед закрытой дверью и тьмой. Впрочем,стоило Алешку выпустить, как ему сразу полегчало, и он лишь посмеялся над своимиспугом.

Потом князь с княгинею узнали, что недуг Алешки имеетнеудобопроизносимое научное наименование и, увы, неизлечим, поэтому его большеникогда, даже при немалых шалостях, не сажали под замок, не запирали в чуланы ипогреба… до нынешней ночи, когда от этого заточения зависела его жизнь!

Алешке же, видать, сделалось совсем худо. Маша слышала, какон бьется в руках Татьяны, всхлипывает, пытаясь одолеть свой страх, но тотстановился все сильнее, неодолимее – и вот вырвался сдавленный крик:

– Выпустите меня! Выпустите меня! – и следом послышалсягрохот: это Алешка заколотил в стены кулаками.

– Алешка, тише! – шепотом вскрикнула Маша.

– Тише, ради бога, Алешенька! Погубишь всех! – подхватилаТатьяна, пытаясь удержать мальчишку, но страх удесятерил его силы: он всемтелом ударился о стену – и в ней вдруг открылась неширокая щель.

Это было невозможно, невероятно: Маша помнила, как громыхнулзадвинутый засов: вдобавок Силуян предупредил, что навалит на крышку погребавязанки сена. Как же Алешка смог?.. Но тут она разглядела бледные,предрассветные звезды на небе и сообразила: не верхний люк открылся, а совсемдругая дверь. Наверное, тот потайной выход, ведущий на задворки, о которомупоминал Силуян и о котором, по его уверениям, никто не знал. Чудеса! Нухорошо, Алешка мог учуять выход из гибельной тьмы, – но неужели тот выход былне заперт? Или кто-то услышал шум и крики в погребе и открыл его? Кто же?Силуян? Или…

Маша не успела додумать. Ее брат протиснулся в щель и исчезво тьме.

– Стой! – раздался окрик. – Стой! Держи его!

Послышались топот, треск сломанных ветвей, крики… Погоняудалилась было, наверно, потеряв след, вернулась.

Замелькали факелы, раздались недоумевающие голоса:

– Откуда он взялся, сила нечистая? Словно из-под земливыскочил!

Рука Татьяны легонько, прощально коснулась Машиного лица, авслед за тем цыганка, словно тень, выскользнула из погреба и проворно задвинуладоску, прикрывавшую погреб. Она успела сделать только шаг – и оказаласьсхвачена грубыми руками.

– Поймали! Гляди, Илья Степаныч! Поймали кого-то! –закричали вокруг.

А старая цыганка всем ужаснувшимся существом своим ждала:вот сейчас закричат, что нашли какой-то лаз… вот сейчас вытащат из укрытияМашеньку! Но нет, все внимание толпы было обращено к ней, и мало-помалу Татьянасмогла овладеть собой, помня только одно: во что бы то ни стало надо заставитьих забыть об исчезнувшем Алешке!

Звезды кололи ей глаза, ночь дышала в лицо. Ветер трепалдеревья, а Татьяна уже не понимала, то ли шелестят листья, то ли кровь шумит вушах. Тело как бы растворялось в этой тьме, холод растекался по жилам, и, едвазавидев невысокого человека, перед которым подобострастно расступались другиемужики, даже не разглядев его лица, Татьяна выпалила:

– Тогда у тебя голова болеть перестанет, когда с неюпростишься! – И только потом увидела, что голова его обвязана капустным листом– от похмелья, а лицо и впрямь искажено гримасой боли.