Когда-то, давным-давно, мать, ворожея цыганская, наворожилаТатьяне смерть, если та посулит смерть другому человеку; и с тех пор, гадая,она никогда не забывала об этом предсказании и даже нарочно лгала людям, есливидела на их лицах печать скорой кончины. И вот теперь настал ее час! Потомучто не вернуть ни одного сказанного ею слова, не обратить вспять пророчество…Но собственная жизнь в глазах Татьяны была слишком малой ценой за спасениеАлешки, Машеньки и Елизаветы, а потому цыганка бестрепетно смотрела, какмедленно, невыносимо медленно вытаскивает Аристов саблю из ножен, как заноситее, опускает… Свист разрезаемого сталью воздуха показался ей оглушительным; нопрежде, чем смертоносное лезвие коснулось ее шеи, неким тайным зрением Татьянауспела увидеть виновника всех их последних бедствий, того, кто станет бичом ипроклятием для Елизаветы и ее семьи еще на долгие, долгие годы. Ох, как многооткрылось ей в это роковое мгновение, да вот беда – рассказать о том было уженекому… некогда.

Обезглавленное тело ее упало на доску, прикрывавшую тайник:в последнем усилии жизни Татьяна защитила Машу от преследователей.

* * *

А Маша ничего этого не знала… Ночь проведя в слезах ибоязни, она наконец забылась сном, но, чудилось, почти сразу ее разбудилтревожный шепот Силуяна:

– Проснитесь, барышня! Выходите поскореичка!

Утро было в разгаре, свет высокого солнца ослепил Машиныглаза.

– Ох, Силуян, – сказала она жалобно, – брат мой убежалнеизвестно куда, и Татьяна ушла следом. Где они, знаешь ли?

Силуян отвел глаза.

– Ничего не слыхал, кроме шума, и участь их мне неведома.Будем молиться, господь милосерд, – уклончиво отвечал он. – А пока идите в дом,покушайте да переоденьтесь, и нынче же я вывезу вас из деревни.

– Прямо средь бела дня? Что-то случилось? – насторожиласьМаша; и Силуян старательно улыбнулся:

– Чему ж еще случаться? И так бед довольно. А нынче уехатьнам удобно, потому как к полудню народишку велено собраться на площади уоколицы… на сходку… – Он говорил запинаясь, словно опасался сказать лишнее. –Вот мы и улучим миг – и на свободу-то и выскользнем.

В избе на столе были хлеб и молоко, и Маша, несмотря наволнение, с охотой принялась за еду. Потом Варвара провела ее в бабий кут [11],где на лавке лежали приготовленные рубахи и сарафан, чистые, выкатанные,пахнущие речной свежестью и бывшие почти впору Маше, разве только чутьдлинноватые. Варвара помогла ей переодеться, заплела пышные, кудрявые, как уматушки, волосы в тугую косу, убрала пряди ото лба, а высокий, серьезный лобприкрыла цветной тесьмою.

Что-то зашуршало за печкой – и Маша увидела двух девочек еелет или чуть помладше, которые, таясь, разглядывали гостью. Сразу полегчало надуше при виде этих румяных, круглых лиц. Завидев ее улыбку и сообразивши, чтобранить их никто не станет, девочки выбрались из-за печи. Они были одеты вточности как Маша, обе русоволосые, но сероглазые.

Варвара, увидев дочек рядом с барышней, невольно всплеснуларуками:

– Воля твоя, господи, все три – ну как одна! Отец, ты быпоглядел! И впрямь, бог даст, – выберемся неприметно.

Силуян отодвинул занавеску, поглядел, кивнул одобрительно,но улыбка не могла скрыть тревоги, затаившейся в его глазах: кто-то шел подвору! Варвара приникла к волоковому оконцу и тут же отпрянула, схватившись засердце.

– Свят, свят, свят! Прячьтесь, барышня, милая моя!

Маша со страху не смогла двинуться с места, и Силуяновыдевчонки схватили ее за руки с двух сторон, потащили было за печь, прятаться,да не успели: дверь распахнулась, двое мужиков, на вид пугачевцы, вступили визбу.

– Ты, что ли, бондарь Силуян? – не перекрестясь и непоздоровавшись, спросил один из них.

Силуян прижал шапку к груди, кивнул, не в силах словавымолвить. Глаза его сторожили каждое движение незваных гостей. Варваранеприметно отступила, заслоняя собой замерших у печи девочек.

– Твоя, что ль, телега во дворе? Ехать куда навострился? –грозно вопрошал первый мужик, в то время как второй без спроса ухватил со столагоршок, да молоко все оказалось уже выпито, и он, сплюнув, швырнул горшок напол (разлетелись во все стороны осколки), потом схватил краюху и принялсягромко жевать. Варвара всплеснула руками, но не сказала ни слова.

– А тебе что за дело? – разлепил наконец высохшие губыСилуян.

– Поговори у меня! – рявкнул первый мужик. – Куда ехатьготовился, спрашиваю?

Хозяин молчал. Второй мужик от такой отчаянной Силуяновойдерзости даже перестал жевать и, отложив недоеденную краюху, потянул из ноженсаблю. Варвара торопливо перекрестилась, а сестры стиснули Машины руки.

– Ты что, ума решился? – спросил первый мужик с некоторойдаже растерянностью в голосе: верно, не знал, как быть со строптивым хозяином.

– Решишься тут! – мрачно усмехнулся Силуян. – Тебя непоймешь: то молчи, то говори. Семь пятниц на неделе!

– Ладно, – ухмыльнулся мужик. – Говори давай.

Силуян пожал плечами:

– Ну, моя телега. Ехать же к тетке мне нужно, в Караваево.Хворает тетка, просила наведать ее, да чтоб со всем моим семейством.

– Никуда не поедешь. Всем же велено быть в полдень на сходе– и не моги ослушаться!

– Так ведь тетка же… – неуверенно возразил Силуян.

Однако мужик вновь принял грозный вид.

– Не помрет твоя тетка. А ты за ослушание схлопочешь плетейот нашего атамана, не то и вовсе с головой простишься.

Силуян только руками развел. Потом обернулся к жене:

– Так и быть, я пойду с ними, а ты, Варя, гляди, тетку необидь: поезжай к ней с дочками, да будьте там потише, не ерепеньтесь передстарухой, посматривайте, когда гроза пройдет…

Смысл его иносказаний был до того прозрачен, что Маша всясжалась: вот сейчас набросятся на него с допросом! Его и впрямь перебили –первый мужик опять разъярился:

– Ох, договоришься ты у меня! Ох, добрешешься! Или оглох настарости лет? Я ж сказал: всех собрать до едина велено, стара и мала. Всеступайте на сход!

– И дочек брать?! – ужаснулась Варвара.