— Кто? Пег? — взвыл я.

— Спокойнее, — сказал Элмо Крамли. Я привалился кстене будки, ловя ртом воздух. Наконец успокоился, но разозлился.

— Это вы только что звонили? — задыхаясь, спросиля. — Откуда вы знаете этот номер?

— Да каждый в этом проклятом городе слышал, какзаливается этот телефон, и видел, как вы к нему несетесь.

— Ну и кто же еще жив?

— Старушка с канарейками. Я проверил вчера поздновечером.

— Так то вчера.

— Но, черт побери, я звоню вам не поэтому. Вечером приходитеко мне домой. Я сдеру с вас шкуру.

— Почему?

— Что вы делали возле моего дома в три часа ночи?

— Я?!

— Лучше позаботьтесь о хорошем алиби, вот что. Нелюблю, когда за мной следят. Буду дома около пяти. Если быстро оправдаетесь,может быть, получите пиво. А будете таращить глаза, выгоню под зад коленкой.

— Крамли, — взвыл я.

— Извольте явиться. — Он повесил трубку.

Я медленно побрел к дому.

Телефон зазвонил снова.

Пег!

Или тип с леденящим дыханием?

Или Крамли издевается?

Я со страхом распахнул дверь, вбежал в квартиру, захлопнулдверь за собой и тут же с мучительной тщательностью вставил в «Ундервуд» чистыйбелый лист, предназначенный для Элмо Крамли, и заставил его говорить мне толькоприятное.

На Венецию спустилось не меньше десяти тысяч тонн тумана, онподступил к моим окнам и проник ко мне в комнату сквозь щели под дверью.

Каждый раз, когда у меня в душе наступает сырой ибезрадостный ноябрь, я знаю: пришло время уйти подальше от океана и найтикого-нибудь, кто бы меня подстриг.

В самой стрижке есть что-то, успокаивающее кровь,умиротворяющее сердце и исцеляющее нервы.

И потом, у меня в мозгу все еще звучал голос старика, струдом выбирающегося из морга: «Боже мой, Боже мой, кто же это его такбезобразно обстриг?»

Разумеется, в этом безобразии был повинен Кэл. Так что уменя имелось несколько причин нанести ему визит. Кэл — самый плохой брадобрей вВенеции, а может быть, и в целом мире. Но дешевый! Он так и влечет к себесквозь волны тумана, ждет, бряцая своими тупыми ножницами, грозно размахиваяжужжащей, словно шмель, электрической машинкой для стрижки, от которой бедныеписатели и другие ничего не подозревающие заходящие к нему клиенты теряют дарречи и впадают в шок.

"Кэл, — думал я, — откромсай-ка эту тьму.Покороче спереди. Чтобы все видеть. Покороче на висках. Чтобы все слышать.Покороче на затылке. Чтобы чувствовать, как ко мне подбираются сзади.

Покороче!"

Но к Кэлу я сразу не попал.

Когда я вышел из дому в туман, по Уиндворд-авеню как раздвигался парад громадных темных слонов. То есть, точнее говоря, медленно плылапроцессия тяжелых черных грузовиков с громоздящимися на них гигантскими кранамии еще какими-то механизмами.

Оглушительно грохоча, они направлялись на пирс с намерениемснести его до основания или хотя бы начать сносить. Слухи о скором конце пирсаходили по городу уже не один месяц. И вот час пробил. А может быть, пробьетзавтра утром. Самое позднее.

У меня еще оставалось время до того, как нужно будет идти кКрамли.

Да и Кэл не был самой соблазнительной приманкой.

Грохоча и гремя железом, слоны, сотрясая землю, двигались попирсу, чтобы пожрать аттракционы и лошадок с карусели.

Ощущая себя старым русским писателем, неизлечимо влюбленнымв свирепые зимы и бешеные метели, как я мог поступить? Только последовать замашинами.

К тому времени, как я дошел до пирса, часть грузовиков ужесгрудилась на песке, готовая двинуться к самой воде и подбирать там мусор,который будут перебрасывать через ограждение. Другие по гниющим доскамнаправились в сторону Китайского квартала, поднимая тучи древесной пыли.

Я шел за ними, чихал и вытирал нос бумажным платком. С моейпростудой следовало бы остаться дома, но перспектива лежать в постели, думаятолько о дожде, мороси и тумане, пугала меня.

Дойдя до середины пирса, я остановился, меня вдруг поразиласобственная слепота: здесь собралось столько людей, которых я постоянно видел,но, оказывается, совсем не знал. Половина аттракционов уже была заколоченасвежеоструганными сосновыми досками. Кое-какие еще оставались открытыми и ждалинепогоды, когда посетители снова примутся швырять обручи и сбивать молочныебутылки. Возле нескольких киосков толпились молодые люди, казавшиесяпостаревшими, и старики, которые выглядели старше своих лет. Все они не сводилиглаз с грузовиков, рычавших в конце пирса у самой воды, готовых добросовестно ис полным рвением уничтожить шестьдесят лет прошедшей жизни.

Я смотрел по сторонам и ловил себя на мысли, что редкозаглядывал за теперь уже упавшие и валявшиеся на земле двери и не заходил вскатанные палатки, прикрытые досками.

У меня снова возникло ощущение, будто за мной следят, и яобернулся.

Большой завиток тумана плыл вдоль пирса, он проигнорировалменя и поплыл дальше.

Верь после этого своим ощущениям!

Здесь, на середине пирса, стоял потемневший домишко, мимокоторого я ходил лет десять, но ни разу не видел, чтобы шторы на окнах былиподняты.

Сегодня впервые за все время окна оказались незанавешены.

Я заглянул внутрь.

«Боже, — изумился я, — да тут целая библиотека!»

Я быстро подошел к окну, думая о том, сколько еще такихбиблиотек прячется на пирсе или затерялось на старых улочках Венеции.

Остановившись под окном, я вспоминал вечера, когда зашторами горел свет и мне чудились призрачные очертания чьей-то руки, листающейстраницы невидимой книги, слышался голос, шепчущий какие-то слова, читающийстихи, рассуждающий о тайнах вселенной. Мне казалось, что это писатель,боящийся сказать все, что думает, или актер, докатившийся до амплуа привидений,король Лир, почти выживший из ума, но зато имеющий двойной комплект подлыхдочек.

Но сейчас, в полдень, шторы были подняты. В комнате ещегорел слабый свет, в ней никого не было, я разглядел письменный стол, кресло истаромодную, довольно большую кожаную кушетку. Вокруг кушетки, со всех сторон,до самого потолка громоздились горы, башни, бастионы книг. Наверно, их былоздесь не меньше тысячи, распиханных и наваленных повсюду, где только можно.