Вцепившись в руль, я выехала на магистраль и мигомпокрылась липким потом. Повсюду тут и там неслись «Жигули» и иномарки. Машиныпроскакивали буквально в сантиметре от той, где сидела я. Ноги началипредательски подрагивать.

– Не бойсь, у меня тоже педали, –хихикнул инструктор, – вперед и с песней.

Навалившись на руль, я выползла из-затроллейбуса, и тут загорелся красный свет.

– Делать-то чего?

– Ясное дело, останавливаться.

Я лихорадочно вглядывалась в светофор,вспыхнул зеленый, ноги машинально выполнили действия: сцепление, газ, рукаухватилась за рычаг скоростей, «Жигуленок» подпрыгнул и встал.

– Давай еще раз, не тушуйся,спокойненько.

Я задвигала ногами, опять облом. Сзадизагудели. Инструктор высунулся и заорал:

– Ну чего визжишь? Не видишь знак –ученик за рулем, объезжай!

Река машин начала обтекать несчастный, нежелавший двигаться с места «жигуль». Я почувствовала, как в душе поднимаетголову комплекс неполноценности. На водительских местах бойко проносившихсямашин сидели мужчины, женщины, старики, старухи, подростки, чуть старше по видуКирюши и Лизы… Они все научились прекрасно ездить, и только я потной, липкойрукой никак не могла воткнуть на нужное место ручку переключателя скоростей. Изглаз хлынули слезы. Вдруг непослушный конь плавно поехал вперед.

– Нечего сопли распускать, –приказал инструктор, – спускайся на набережную да не забудь включитьсигнал…

Спустя два часа я попыталась вылезти из-заруля. Не тут-то было. Ноги не хотели слушаться, спину ломило, а руки словносудорога свела.

Увидев мои мученья, инструктор вздохнул:

– Нечего так переживать, никто с первогораза Шумахером не стал, все, когда на дорогу впервые выезжали, балдели.

– И вы?

– А то, – засмеялся парень, –чуть не умер, не расстраивайся. Еще лучше всех поедешь.

Слегка ободренная его словами, я выпала натротуар, доковыляла до метро и стала разглядывать лотки, хозяева которых ужескладывали товар.

До Алябьева я добралась около десяти ипобежала через лес, тихо радуясь, что июнь – месяц самых длинных, светлыхночей.

– Лампа! – завопил Кирюшка. –Тебе тетка обзвонилась!

– Какая? – отдуваясь, спросила я,ставя на стол почти неподъемную сумку.

– Имя такое смешное, – влезлаЛиза, – Ребекка. Раз десять спрашивала: «А где ваша мама? Ну когда же онапридет?»

– Разбирайте пакеты, – велелая, – только аккуратно, там фрукты.

Пока дети рылись в торбе, я набрала номерСлавиных.

– Немедленно идите сюда, – тихосказала Ребекка, – все собрались.

– Что случилось?

Но девушка уже отсоединилась.

– Лампуша, чего делать склубникой? – донеслось с террасы.

– Съесть, – ответила я, быстро меняянасквозь пропотевшую футболку на свежую.

– Она помялась.

– Отдайте мопсам.

– Да тут много.

– Сами придумайте!

– Нет уж, иди сюда.

Я помедлила секунду и вылезла в окно. Если япойду через террасу, дети мигом привяжутся: куда, зачем, мой клубнику. Вообще-то,я их понимаю, никому неохота отковыривать от сочных ягод зеленую плодоножку.

У гаража я взяла Лизин велосипед и бодропокатила по узенькой тропинке: на колесах быстрей, чем на ногах.

Славинский особняк походил на гигантскийкорабль, роскошный теплоход, сияющий огнями. Я прошла сквозь холл и оказалась вбольшой комнате с накрытым столом. Ребекка, стоявшая у буфета, радостновоскликнула:

– Ну, дорогая, как хорошо, что тывсе-таки зашла!

Очевидно, она была отличной актрисой, потомучто дальнейший ее монолог звучал искренне и не фальшиво.

– Представь, Нора… – повернулась девушкак женщине, сидящей в кресле.

Я сразу узнала тетку, устроившую скандал напохоронах из-за венка. Только на этот раз вместо строгого черного костюма наней было ярко-желтое летнее платье с глубоким вырезом, открывающим аппетитную,высокую грудь с круглой коричневой родинкой. Несмотря на четырех более чемвзрослых детей, Нора сохранила идеальные формы, тонкую талию и девическую шею.Лицо ее, подозрительно гладкое для женщины, отметившей пятидесятилетие,покрывал ровный слой косметики, выразительные карие глаза, широко распахнутые,излучали дружелюбие. Волосы золотисто-каштанового тона были пострижены самыммодным образом – сзади спускались на шею, а по бокам и на макушке топорщились неровнымипрядками.

– Представь, Нора, – продолжалаРебекка, – иду на днях в наш магазин и вижу Лампу.

Нора подняла брови.

– Тут теперь торгуют электроприборами?

Ребекка засмеялась:

– О нет, знакомься, Евлампия, дочьакадемика Романова, музыкант, арфистка, мы ее Лампой зовем.

– Здравствуйте, – прочирикала Нора ипротянула мне тонкую руку с узкой ладонью, – очень приятно. Ваше лицо мнезнакомо, наверное, видела вас по телевизору.

– Ну подумай, как интересно, –неслась дальше Ребекка, – мы не встречались со студенческих лет, я и незнала, что у Лампы тут дача. Словом, захожу за сигаретами, ба, Романова!

– И где ваш дом расположен? –поинтересовалась Нора.

– В старом поселке, на Фруктовой улице.

– Там огромные участки, – вздохнулаНора.

– Гигантские, – подтвердила я.

– Земля теперь капитал, – донеслосьиз угла.

– Знакомься, – продолжалаРебекка, – Аня, наша приятельница.

– Скорее родственница, – хмыкнулаженщина, – причем близкая.

Я внимательно посмотрела на бывшую любовницуСлавина. Худенькая, высокая, светловолосая, но с темными глазами, скорей всего,шевелюра просто крашеная. Академика, очевидно, тянуло на стройных дам, он небыл любителем гигантских задниц и объемистых бедер.

В ту же секунду со двора донесся гудок.

– Это Николя, – обрадовалась Нора.

– Брат приехал, – пояснилаРебекка, – помнишь его?

Я старательно подыграла: