– Да ну, мало ли? – махнул он рукой. – Сопьется, скурвится,вымрет из-за дурной еды или от ненависти к собственной стране. У нас круто.Везде круто, везде воруют, сверху донизу, президенту уже давно никто не верит,выжить можно только богатым людям, а народ весь скоро уйдет на удобрение. Такмоя мать говорит. Она не хотела, чтобы мы с ней пошли на удобрение, ну вот инадумала сюда приехать.

– И где же вы живете, если не в общежитии для иммигрантов?

– Мы жилье снимаем. Кстати, недалеко от вашего бистро,знаете, дом напротив агентства «Кураж», на рю де Прованс, там еще триантикварные лавки внизу и буланжерия.[3]

– Большая у вас квартира?

– Какая квартира?! – хмыкнул Роман. – Мы комнатку для прислугиснимаем!

– Что?!

Фанни так и ахнула, представив себе эти комнатушки подкрышей – максимум двенадцать метров, тут же раковина и газовая плита, туалет,как правило, в коридоре, окно выходит прямо на черепичную крышу, летомраскаленную от жары, а зимой в этих комнатушках холодно, как в рефрижераторе,потому что в них нет отопления. Приходящая прислуга Фанни, филиппинка, жила втакой комнатке и прошлой зимой купила себе большой обогреватель, но жаловалась,что в основном обогревает улицу, потому что комнатка продувается насквозь. Этойзимой бедняжка просто не вылезала из простуд, Фанни даже пришлось нанять другуюприслугу. Но филиппинцы и черные где только не ютятся, им как бы сам бог велел.А уж если белые снимают комнаты для прислуги, то это уж какие-нибудь клошары,вроде Армана, всякое отребье. Но Роман отнюдь не похож на отребье, в том-то идело.

– Комнатку для прислуги?! Но ведь там невозможно жить!

– Невозможно, – покладисто кивнул Роман. – Поэтому я ишатаюсь целыми днями где попало, только бы дома не сидеть. Брожу по городу…Красивый город, что и говорить, приятно в нем жить, особенно если есть к комуприжаться ночью и с кем потрепаться днем.

Фанни снова покосилась на его профиль и снова вынуждена былаоткашляться, чтобы изгнать из голоса внезапную хрипотцу:

– Да неужели…

И осеклась. Чуть не спросила: «Да неужели такомуослепительному красавцу не к кому прижаться ночью?!»

Нет, не надо задавать такого вопроса. А почему? Что в этомособенного? Но вдруг он скажет: конечно, есть. Скажет: да, у меня есть девушка,она живет в соседней комнатке для прислуги, и когда мы с ней прижимаемся друг удругу, нам никакого отопления не нужно.

Ну и ради бога, ну и пусть скажет. Фанни-то что?

А черт его знает…

Но спросила она все же о другом:

– Да неужели ты не работаешь, если целыми днями по городубродишь?

Не совсем ловко построенной получилась фраза, ну и ладно,какая уж получилась.

– Нет, я не работаю, – сухо ответил Роман. – Мать работает.А я – маменькин сынок, я на ее шее сижу. Она меня сюда притащила, теперь пустьи ищет выход. Я не больно-то хотел ехать. Наш город помойка, конечно, но явсе-таки на этой помойке родился, я там себя чувствовал как дома. Как-нибудьприноровился бы жить в куче мусора и питаться отбросами. А мать как с умасошла, когда письмо от одной своей подружки получила. Она с мужем и детьмиприехала в Париж как бы в турпоездку, а потом они взяли да и попросилиполитического убежища. Что характерно, им как-то удалось доказать, что в Россииих угнетали из-за того, что муж наполовину еврей, хотя это полная чухня. Никтоего не угнетал, больно надо! Словом, им удалось получить вид на жительство надесять лет, потом гражданство дадут. Оба на работу устроились, дети учатся,какое-то пособие они получают… Повезло, в общем. Ну, мать и ринулась сюда сломяголову, а я, дурак, потащился за ней… Единственное, что меня извиняет, – этото, что я был тогда в шоке после смерти отца, плохо соображал.

– Отец умер? – Фанни покачала головой. – Печально.

– Он не просто умер, – хмуро сказал Роман. – Его убили.Убили и ограбили. Между прочим, именно после этого мы с матерью осталисьпрактически нищими. Ужас! Денег нет, жить не на что…

– Боже ты мой!

Фанни только успевала руками всплескивать. Конечно, она ираньше слышала, что Россия по-прежнему та же страна медведей и произволавласти, какой ее описывал любимый Дюма-пэр в романе «Учитель фехтования»,однако надеялась, что перестройка… и все такое… и нынешний президент производитвпечатление порядочного человека… Видимо, только производит впечатление. Жаль,что он так мал ростом, Фанни не доверяла маленьким мужчинам.

– Боже ты мой! Почему же вам не помогло государство?!

– Какое государство, вы что? – снисходительно посмотрел нанее Роман. – У нас в России испокон веков каждый за себя, один бог за всех. Но,кажется, и он на нас плюнул с высокой башни. Причем уже давным-давно плюнул!Ладно, ничего, как-нибудь выживем. А может быть, и нет. Я тут от нечего делатьв русскую библиотеку начал похаживать, на рю де Валанс, дом одиннадцать…

Так вот почему он здесь оказался, в этом районе, на этойстанции метро! Хотя нет, глупости. Сейчас уже почти одиннадцать вечера, никакаябиблиотека, пусть даже и русская, не может работать до таких пор. Может быть,задержался у какой-нибудь хорошенькой библиотекарши? Тоже глупости: Фанникак-то имела случай наблюдать двух, безусловно, привлекательных, но весьмапочтенных и избыточно серьезных дам, работающих в русской библиотеке на рю деВаланс.

Как бы это повести разговор, чтобы Роман проговорился, чтоделал здесь, на станции «Центр Добентон»?

– Я отлично знаю этот дом одиннадцать, – перебила Фанни. –Там же и моя тетушка живет. Только библиотека на первом этаже, а тетушкинаквартира – на третьем.

– А, так вон вы откуда едете! – кивнул Роман. – Понятно,тетушку навещали. Несли, так сказать, бремя родственного долга. Я не люблюстариков, с ними ужасно тяжело. Они нас считают идиотами и молокососами, а самисчитают свой маразм проявлением высшей мудрости. У нас в подъезде живет однатака-ая гранд-дама… Говорят, обедневшая графиня. Она на нас смотрит, будто накаких-то насекомых.

– Ну, мое бремя не столь уж тяжелое, – засмеялась Фанни. – Стеткой мне повезло. Ей, правда, недавно исполнилось восемьдесят пять, однако домаразма ей так же далеко, как отсюда до Луны. Она просто чудо!