– Тогда пустите меня к мужу!

А сама колени сжимает, не слушается, бьется, рвется… Делатьнечего.

– Ладно, погоди. Сейчас позовем твоего мужа, он к окошкуподойдет, – говорит Виталий Иваныч.

«Родилка»-то у нас на первом этаже.

Подошел к окошку «муж». С виду такой же пацан, как и «жена»,но мозгов на одну извилину все же побольше:

– Нинуль, ты чего буянишь? Ты там смотри, врачей слушайся!

– Я курить хочу, а они не дают!

– Нинуль, как только родишь, тебе покурить дадут, и пивка япринесу…

Мы только переглядываемся.

– Поколение «Пепси», – бормочет гинеколог. – Нет, этопоколение «Клинского»! Верите ли, Валентиночка, я всю жизнь пиво любил, атеперь, на старости лет, завязал. Не могу больше видеть, как по утрам мальчишкис девочками в школу идут, и у каждого в руке бутылка, будто соска удебила-переростка!

Насчет «старости лет» это сильно сказано: Виталию Иванычу,конечно, шестьдесят, но ему все наши пациентки глазки строят, просто не могутудержаться. Наверное, в молодые годы был такой же секс-символ, как Гоша. Ну,тот самый, которому везет в карты.

Но в карты теперь и мне везет, ага!

В это время «Нинуль» начинает дико орать: роды идут своимчередом, вот и головка показалась. Так она знаете что делает? Пытается рукамизатолкать ребенка обратно в себя! Насилу успеваем ее схватить!

Нет, это просто кино. Причем плохое кино.

Наконец наши мучения с Нинулей кончаются. Ее отвозят вL-клуб. Так мы между собой называем «сомнительное», или обсервационное,отделение [14]. Как правило, там тусуются бомжихи и прочий подобный, поистинесомнительный контингент. Ну а L – от латинского слова lues, зараза. Lues – тоже, что сифилис. Понятно, почему мы держим эту публику в «сомнительных»отделениях? Береженого бог бережет!

А ребеночек, мальчик, у Нинули родился практически неживой:наверное, легкие слизью забиты. Пытаюсь интубировать – теперь у нас аппаратИВЛ, искусственной вентиляции легких, есть, все как у людей! – но этобезрезультатно.

– Дыши! Ты что, охренел? – волнуясь, бормочу я испохватываюсь, что невольно перешла на лексику своей пациентки. Перейдешь тут…

– Не дышит? – спрашивает зав. детским отделением ОльгаСтепановна. Моя дочка ее тезка, и не зря: именно Ольга Степановна помогала мнеразродиться, когда моя Лелька что-то вдруг призадумалась на полпути. – Ну, часатри, может, поживет…

У меня почти опускаются руки. У Ольги Степановны глаз –алмаз, она никогда не ошибается. И все-таки я не сдаюсь: делаю кислороднуюмаску, беру дыхательный мешок, качаю, качаю… Что бы там ни пророчил«глаз-алмаз», я должна сделать все возможное и невозможное. Потом мы кладеммладенца под капельницу, а меня сменяет сестра.

Потому что привезли новую роженицу. Тоже чудачка! У неесхватки еще ночью начались, а она в больницу не поехала, «Скорую» вызывать нестала: мужа ждала, который должен был вернуться из командировки, дазадерживался. Ну и дождалась: чуть дома не родила. Повезло: как раз успели настол, Виталий Иваныч ей только велел: «А ну-ка давай потужься!» – и вот он,ребеночек!

Его сразу передают мне. Родился он (вернее, она, потому чтоэто девочка) легко, разрывов у мамочки не было, поэтому кроха никакая неокровавленная, как в кино показывают или в книгах описывают, а беленькая искользкая – потому что покрыта такой смазкой, похожей на легкий белый жир.

Я мою малявку теплой водичкой с марганцовкой, обрезаю изажимаю пуповину, убираю слизь из носа и рта. Малявка молчит. Дети, когдарождаются, не все сразу орут от страха перед новой жизнью. Некоторые – толькопосле очищения верхних дыхательных путей, вот как эта девочка.

Мамочка волнуется, так и подпрыгивает на столе:

– Ну почему она не кричит, доктор? Почему?

И тут я демонстрирую наш любимый профессиональный фокус.

– Пока не кричи, – говорю, зная, что девулька еще не можетиздать ни звука. – Тихо, тихо… Ну а теперь, – и незаметно провожу ей погрудине, – теперь ори!

Ох, как она заливается криком! Значит, дышит нормально.Мамочка тоже заливается – слезами счастья. Я не объясняю, что весь фокусзаключается в своевременной тактильной стимуляции. Маленькие секреты большоймедицины!

Потом у нас операция. Голова ребенка не проходит, женщина неможет разродиться. Приходится накладывать щипцы. Работа есть для всех, состороны поглядеть – жуть что такое. Ребенка – мальчишку с необычайно густыми ичерными волосами на головушке – едва вытащили и сразу под кислород, в аппаратИВЛ. Но тут «глаз-алмаз» ничего дурного не пророчит. Да и мне самой кажется,что случай не безнадежный.

– Знаешь что? – говорит мне тихонько Ольга Степановна. –Когда его мамочка от наркоза проснется и немножко очухается, ты ее как-нибудьсюда притащи, хоть на каталке привези, пусть посидит рядышком и с нимпоговорит. Ему живо полегчает, вот увидишь!

Я верю. Честное слово, я убеждена, что младенцы еще вмамкином животе все слышат и отличают голос матери от других голосов. Потомучто когда они потом орут и вдруг слышат ее голос, то орать начинают потише. Нуладно, это лирика на грани мистики и фантастики. Вроде моего «птичьего бога»!

Короче говоря, день идет себе и идет, как положено идти днюдежурства. Только плохо, что глаза у меня болят все сильнее. Такое впечатление,что песок в них насыпан. Ну да, я же всю прошлую ночь не спала. И в головепериодически зашкаливает: медвежья шкура под кроватью, эротическая сцена,которую я наблюдаю, стоя за балконной дверью, собачьи требовательные глаза,разинутый в паническом крике вороний клюв, сырая трава газона, красное –черное, чет – нечет, на рулеточном столе ворох сотенных бумажек, который послалмне «птичий бог»…

Но вот наконец-то проходит день и наступает вечер. Тихийвечер! Можно телевизор посмотреть, чайку попить, подремать, мечтая о такой жетихой ночи, когда удастся наверстать упущенное ночью прошлой… Благодать божья!