Он подвинул стул и сел почти рядом со мной. Когда подадутобед, он отсядет обратно, но выбирать блюда – это входило в программу вечернегоразвлечения. Несколько ужинов ушло у меня, чтобы понять, чего хочет – нет, чтонужно Жан-Кдоду. Я была его слугой-человеком. На мне было три его метки. Однимиз побочных эффектов второй метки была возможность для Жан-Клода питаться черезмое посредство. Так что, если бы мы поехали в долгое морское путешествие, емуне пришлось бы сосать кровь у пассажиров или команды. Какое-то время я бы егопрокормила. И еще – он мог ощущать вкус еды, которую я ем.

Впервые почти за четыреста лет он снова мог чувствовать вкуседы. Есть приходилось мне, но он получал от еды наслаждение. Это былотривиально по сравнению с другими вещами, которые давала нам наша связь, ноэта, казалось, радует его больше других. Он заказывал еду с детским восторгом исмотрел, как я ем, пробовал вместе со мной. Когда мы при этом бывали наедине,он катался по полу на спине, как кот, прижимая руки ко рту, будто пытаясьвсосать малейшие крошки вкуса. Единственное во всем его поведении, что было такумилительно. Он был великолепным, чувственным, но умилительным – редко. Питаясьс ним, я за шесть недель набрала четыре фунта.

Он закинул руку на спинку моего кресла, и мы стали вместечитать меню. Жан-Клод придвинулся настолько близко, что его волосы касалисьмоей щеки. Запах его духов... извините, одеколона, ласкал мне кожу. Хотя еслиназвать это одеколоном, то «Брют» – просто жидкость от насекомых.

Я отодвинулась от ласки его волос – в основном потому, что,когда он был так близко, я не могла думать ни о чем другом. Может быть, если быя приняла его приглашение переехать жить к нему в «Цирк Проклятых», этот жар быослабел. Но я в рекордное время сняла себе дом посреди пустырей, чтобы нестреляли в моих соседей – из-за этого я и съехала с прежней квартиры. Дом мнене нравился. Я вообще не из домовладельцев. Мне бы квартиру в кондоминиуме, нотам, увы, тоже есть соседи.

Кружева Жан-Клода царапали мои почти обнаженные плечи. Онположил руку мне на плечо, гладя пальцами кожу. Его нога коснулась моего бедра,и я поняла, что ни черта не слышу из того, что он говорит. Это меня смущало.

Он перестал говорить и посмотрел на меня, посмотрел срасстояния в несколько дюймов этими необыкновенными глазами.

– Я пытался объяснить тебе свой выбор из меню. Ты что-нибудьслышала?

Я покачала головой:

– Извини.

Он рассмеялся, и этот смех поплыл над моей кожей, как егодыхание, теплый и ласковый. Это был вампирский фокус, но очень простой, и длянас это было прелюдией на публике. Наедине бывало иное.

Он шепнул мне в шею:

– Не надо извиняться, mа petite. Ты знаешь, что мнеприятно, когда я действую на тебя... пьяняще.

Он снова рассмеялся, и на этот раз я его оттолкнула.

– Отодвинься на свое место. Ты здесь достаточно давно,чтобы решить, чего ты хочешь.

Он послушно отодвинулся.

– Что я хочу, у меня уже есть, mа petite.

Мне пришлось опустить глаза, чтобы не встречаться с нимвзглядом. Жар пополз по шее вверх, на лицо, и я не могла его остановить.

– Если ты имеешь в виду, что я хочу на ужин, то этодругое дело.

– Ты просто зануда!

– У меня и другие качества есть, – сказал он.

Я думала, что не могу покраснеть сильнее. Я ошибалась.

– Перестань!

– Мне очень нравится, что я могу заставить тебякраснеть. Это просто очаровательно.

Его тон заставил меня улыбнуться против воли.

– Не то на мне платье, чтобы быть в нем очаровательной.Я хотела выглядеть сексуальной и утонченной.

– А разве нельзя быть при этом еще и очаровательной?Есть какое-то правило, исключающее сочетание этих трех свойств?

– Слабо, очень слабо, – сказала я.

Он сделал большие глаза, пытаясь изобразить простодушие иогорчение. Много было свойств у Жан-Клода, но простодушие в этом списке незначилось.

– Давай все-таки займемся выбором ужина.

– Ты так говоришь, будто это работа, – сказал он.

Я вздохнула:

– До тебя я думала, что еда – это что-то такое, чтоприходится глотать, чтобы не умереть. Никогда я так не увлекалась едой, как ты.Для тебя это просто фетиш.

– Вряд ли фетиш, mа petite.

– Тогда хобби.

– Может быть, – кивнул он.

– Так что просто скажи мне, что ты хочешь из меню, изакажем.

– Нужно только, чтобы ты попробовала то, что закажешь.Есть не обязательно.

– Хватит этой ерунды насчет попробовать! Я потолстела.Никогда раньше мне не случалось толстеть.

– Ты набрала четыре фунта, как мне было сказано. Хотя ятщательно искал эти призрачные четыре фунта и не мог найти. Таким образом, твойполный вес стал равен ста десяти фунтам, если не ошибаюсь?

– Не ошибаешься.

– О, mа petite, ты превращаешься в настоящегоГаргантюа.

Я смерила его далеко ие дружелюбным взглядом:

– Никогда не дразни женщину насчет ее веса, Жан-Клод.Никогда. По крайней мере в Америке двадцать первого столетия.

Он развел руками:

– Мои глубочайшие извинения.

– Когда извиняешься, постарайся при этом не улыбаться. Эффектснижает, – сказала я.

Он улыбнулся так широко, что чуть не показались клыки.

– Постараюсь на будущее это запомнить.

Официант принес мое питье.

– Хотите сделать заказ или еще подождать?

Жан-Клод поглядел на меня.

– Еще пару минут.

Мы начали обсуждение. Через двадцать минут мне нужен был ещебокал колы, и мы уже знали, чего он хочет. Официант вернулся, с надеждойнаставив авторучку на блокнот.

Закуску я выторговала, так что ее мы не заказали. На салатея сдалась и суп тоже ему разрешила. Картофельно-луковый суп – ладно, это нетрудно. И оба мы выбрали бифштекс.

– Тонко нарезанный, – сказала я официанту.

– Как прикажете прожарить?

– Половина хорошо прожарена, половина с кровью.

– Простите, мадам? – заморгал официант.

– Бифштекс весит восемь унций, так?

Он кивнул.

– Разрежьте его пополам, четыре унции прожарьте какследует и четыре унции – с кровью.

Он нахмурился:

– Не думаю, что это возможно.

– При таких ценах вы должны, если надо, привести коровуи совершить на столе ритуальное жертвоприношение. Сделайте как я сказала.