– Нет, хуже. Он думал, я, чтоб дверь сыскать, повязкусыму. А сняла бы, нарушила б зарок – всё, конец мне. Какая из меня такойспасительница? Хотел Лаврушка во мне силу подрубить. Да Господь не попустил,тебя послал.

Фандорин на это лишь зубами скрипнул.

Конопатая девчушка привалилась к нему, уснула. Но сон былтяжёлый, беспокойный. Начинала ощущаться нехватка воздуха. Многие из детейутирали пот.

Время уходило. Его оставалось совсем немного. Скоро у самыхслабых и маленьких начнётся удушье…

– Ты откуда? – спросила Кирилла, поправив плат наголове. От этого движения металлическая нить натянулась до предела, и у ЭрастаПетровича сжалось сердце. – Говоришь чисто, не по-северному.

– Из Москвы. А ты, матушка?

Он вспомнил, что, по предложенной Крыжовым легенде, долженпредставляться старовером из Рогожской слободы.

Слава Богу, не представился.

– И я московская! – обрадовалась Кирилла. –Купеческая дочь, с Рогожи. Девушкой ещё из мира ушла. На Поморье в келье жила,старинные книги переписывала да разрисовывала. Двадцать лет и два года. И быломне в прошлое лето откровение. Сплю ночью, вдруг голос – строгий такой,светлый. «Иди, чти Амвросиево „Видение“. Там сокрыто великое пророчество».Прорицание-то я сразу распознала. Указанное место долго найти не могла. ОтАрхангельска-города до Каменного Пояса все исходила, пока про Старосвятскийскит не услыхала. А уж как сюда попала, к великому дню всё с любовьюприуготовила. Савватий Хвалынов, плотник из Денисьева, мне мину эту строил. Зато и пожаловала его с семьёю в первоспасенные… Ныне ангелочков к Господудоставлю, и будет душе моей мир. Всё по пророчеству исполню… Одно только мнеудивительно. – Она вдруг нахмурилась и уставила на Фандорина свойцепенящий взор. – Овцы в видении все считаны. Число им пятнадцать. А ты-товыходишь шестнадцатый. Может, зря я велела тебе дверь отворить? Почему, братЕрастушка, ты мне в глаза не глядишь?

В этот миг в углу заплакала девочка.

– Мать Кирилла, томно мне! Дозволь дверь приотворить,на минуточку!

– И мне томно, – послышалось с другой стороны.

– И мне. Грудь давит!

Кто-то из малышей захныкал, потом разревелся.

– Потерпите, милые! Потерпите, хорошие! – сталауговаривать Кирилла. – Сколько можете, терпите. Кто много страдает, тотГосподу милей. Я вам сказку расскажу – весёлую, лёгкую. А как закончу, снуркомсеребряным дёрну, и також легко душеньки улетят.

Плач стих, отовсюду доносилось лишь частое, мучительноедыхание.

Фандорин попробовал, не вставая с колен, подобраться кпророчице поближе.

– Матушка, я что сказать хочу…

Она остановила его жестом:

– Не надо ближе. Перед сретеньем с Господом мужу и женерядом быть нельзя. Грех.

– Вот и я про грех спросить хочу, – понизил онголос.

Всё-таки на сколько-то сократил дистанцию. А тихо говорил нарочно– в такой ситуации слушающий инстинктивно придвигается к говорящему.

– Не грех ли их всех с собой брать? Ведь совсем малыеесть, неразумные. Сомневаюсь я.

– А, вот ты здесь зачем. – Кирилла суровопосмотрела на него. – Вопросителем послан, ради последнего сомнения. Знайже: я сама себя о том сколько раз вопрошала. И молилась, и плакала. А ответ всвященной книге прочла – про разум и неразумие. Сказано там: «Разум отЛукавого, от Бога – сердце. Коли сердце восхотело – его слушайся».

– А если не в-восхотело? Гляди: они плачут, напуганы.Разве их сердца хотят смерти? Да если ты разрешишь ребятишкам отсюда на волюубежать, никого не останется! В самой главной из священных книг что сказано –помнишь? «Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше былобы, если бы повесили ему мельничный жёрнов на шею и потопили его во глубинеморской».

Эрасту Петровичу никогда не риходилось участвовать втеологических спорах, и он не сомневался, что Кирилла в ответ на кстативспомнившуюся цитату выстрелит десятком других, трактующих вопрос в прямопротивоположном смысле.

Но он ошибся. Аргументация подействовала. Не хрестоматийныеслова Иисуса, обращённые к апостолам, – пророчицу задело другое.

– Думаешь, на волю сбегут? Презрят небесное спасениезаради земного? Беленькие-то? Ангелы Божии? – пронзительно воскликнула онаи простёрла руку над головами детей. – Сыночки, доченьки! Кто хощет прочьидти, неволей держать не стану. Может, кого силой привели? Уходи, кто со мноюна небо не желает! Ну, кого выпустить? Тебя? Тебя? Тебя?

Она поочерёдно показывала пальцем на каждого, и все, дажесамые маленькие, отрицательно качали головой.

– Ну что, вопроситель, видал? Устыдись. Ты, может, самхощешь плоть свою спасти? Так беги! Шмыгни мышкой, да дверь поскорей прикрой, ато опять воздуха напустишь. Пожалей деточек. В третий раз сызнова удушаться имбольно тяжко будет.

Фандорин покачал головой:

– Зря ты меня язвишь, матушка. Я-то никуда отсюда неуйду. Потому что я взрослый человек и решение принял. А они – несмышлёныши. Уйтине хотят, потому что ты и твоя поводырка им только за одного голубя пропели.

– За какого такого голубя? – удивилась Кирилла.

– А как в песне твоей, помнишь? Про сизую и чёрнуюголубицу. Там-то ты девушке выбор даёшь. Что ж детей-то к святости силкомгонишь? Нечестно это. Богу такая жертва не в радость.

Пророчица задумалась.

– Что ж, твоя правда. Пускай вдругорядь сердечки своипослушают. Ты говори за сизую голубь, а я за чёрную.

Такого поворота Эраст Петрович не ждал. С одной стороны, нив коем случае нельзя было упускать шанс на спасение хоть кого-то из детей. Сдругой – как состязаться с искусной сказительницей её же оружием? У неё инавык, и проникновенный голос, и магнетический взгляд. А у него что? Он и сдетьми-то разговаривать толком не умеет.

– Молчишь? Ну, тогда я первая.

Кирилла опустила голову и тяжко вздохнула. Все смотрели нанеё затаив дыхание.