– А латынинцев у нас белоголовыми дразнят! –вспомнил вдруг урядник. – Они и вправду сильно белобрысые все. Они и есть«беленькие»! Это попы за ними пошли! Едем, господа, скорей!

– Митька! – громко крикнул кучеру промышленник,приоткрыв дверь. – Запрягай! Да поживее!

– Кстати о Митьке… – все тем же тоном произнёсЭраст Петрович, и промышленник замер. – Тоже и ваш кучер – чем некандидат? За всё время пути я не слышал от него ни единого слова. Неприметен,прячет г-глаза, явно старается не привлекать к себе внимания. Когда приезжаем вочередную деревню, куда-то исчезает. Потом так же внезапно появляется. Что онза ч-человек? Набожен? Старинные книги читать любит?

– Как большинство старообрядцев, – растеряннопробормотал Евпатьев, прикрыл дверь и опустился на лавку. – Господи, всех,что ли, подозревать?

Дальнейшая дедукция шла уже сама, без непосредственногоучастия замолчавшего Фандорина, который снова взял в руки грамотку.

– Статиста главного забыли! – спохватилсяурядник. – А его забывать не след!

– Кохановский? Да брось! – Никифор Андроновичрассмеялся. – Нашёл злодея! Чем он тебе не потрафил?

– Юдей! Они Христа распяли и на хрестьян злобствуют!

– Кто иудей? Алоизий Степанович? С чего ты взял? Да тыживого еврея в глаза не видывал!

– Я, может, и не видывал, а господин ротмистр изОхранного нам инструкцию давал. У еврея волос чёрный, носище вот такой инепременно стеклы на носу. Вылитый Кохановский и есть. Имя опять жеподозрительное – Алоизий.

– Подумаешь! Если б Яков, Борис, или там Семён – этода. А то Алоизий. Я думаю, он из поляков.

– Тож хорошего мало.

Пока они спорили по поводу национальной принадлежностиКохановского, между Фандориным и Масой состоялся разговор по-японски.

– Господин, священника с Барунаба-сан и статистика спомощником следует исключить из числа подозреваемых. Они приехали в самуюпервую деревню одновременно с нами. К этому времени там уже погибли тричеловека. Кто-то предложил им стать «белыми овцами», и они согласились. Вотдоктор Сесюрин – другое дело. Он был в деревне. И эти двое, между прочим, тоже…

– Я думал про это. Но никого исключать нельзя, –вздохнул Эраст Петрович. – И благочинный, и статистики часто бывают в этихкраях. Могли закинуть крючок и раньше.

Промышленник с полицейским замолчали, глядя друг на другатяжёлым взглядом. По-японски они не понимали, но, кажется, пришли, к тому жевыводу, что Маса.

– А тебе, Никифор Андроныч, тоже веры нет, –недобро улыбаясь, молвил Одинцов. – Тебе беспоповские раскольники давнокость в горле. Хочешь всех в поповцы переписать. Скольки разов сам говорил, и вгазете твоей что ни день про то ж пишут. Мужик ты башковитый, дальнего ума.Часом не задумал обчество от старцев, шептунов да блаженных разом в своюсторону повернуть? Куды как ловко!

– Ты что несёшь, скотина! – ахнул Евпатьев. –Может, это ты провокатор и есть? С тебя, сумы перемётной, станется! Длястаровера нет хуже врага, чем отступник! Идейка эта подлая Охранным отделениемсмердит! Под веру нашу подкоп ведёте? Я знаю! Это тебя ротмистр подговорил, прокоторого ты всё поешь! Признавайся, иуда!

Промышленник схватил полицейского за грудки, Ульян его заворот, и в следующую минуту непременно свершилось бы насилие, если бы не Маса.

Японец легонько стукнул урядника ребром ладони по локтю –рука у Одинцова онемела и повисла. С капиталистом Маса обошёлся чутьделикатней: стиснул запястья, и пальцы Никифора Андроновича разжались самисобой.

– Берых овец у нас нету, – миролюбиво сказалазиат. – Вусе чёруные.

Порядок был восстановлен. Драчуны все ещё тяжело дышали, нобольше друг на друга не кидались, а Никифору Андроновичу, по всей видимости,было ещё и стыдно: как это он, солидный человек, предприниматель, владелецгазеты опустился до стычки с нижним чином.

– Что-то Митька никак с дровами не закончит. Надо печкузатопить, холодно. К ночи примораживает… Хм-хм. – Евпатьев покашлял,посмотрел вокруг. – А девочка Кириллина шарф забыла…

Он поднял с пола драную шерстяную тряпку, которую можно былоназвать «шарфом» лишь весьма условно.

– Не простудилась бы. Шейка-то худенькая. Искусискусом, но могла бы Кирилла поводырку и потеплее одевать. До скита путьнеблизкий, а на девочке обноски да опорки…

– Я заметил, вы никогда не называете Полкашу по имени.Почему? – спросил Фандорин, подняв глаза от грамотки.

– Что ж это за имя?

– Я думал какое-нибудь старинное, с-староверческое.

Евпатьев обиженно качнул головой.

– Хорошего вы о нас мнения. Мы людей по-собачьему неназываем! Это девочку для поношения так нарекли, временно. Полкан – полковойпёс. Так обзывали раскольника, который своей волей шёл на государеву службу, всолдаты или в полицейские. – Он покосился на Одинцова. – Полкашка –кличка нарочито зазорная. Чтоб девочка смирению училась. Гнусный обычай! Ясчитаю, что через унижение человека ничему научить…

– Псица! – воскликнул Эраст Петрович.

– Что?

– Здесь сказано: «Псица же не устрашилась, беленькихмне с поля собрала». О Боже… Неужели…

Он передёрнулся.

– Кирилла?! Кирилла!? – в голос закричалипромышленник и полицейский.

И Маса тоже взвизгнул:

– Кирира-сан?!

– Обе. Они действовали вдвоём. Но не в том дело… –Эраст Петрович ударил себя кулаком по лбу. – Раньше нужно было! …Господа,я знаю, кто это – «беленькие»! Пока Кирилла ходила по домам и беседовала совзрослыми, её псица обрабатывала детей. Я видел это собственными глазами и непридал значения! Т-турист……! – употребил он нецензурный эпитет, что во всюжизнь случалось с бывшим статским советником не более шести раз. – Вот какистолковала Кирилла слова Отца Игумена: «Меленьки да беленьки, на крыла да вангели». Всех взрослых всё равно не «спасти», так хоть невинных детей! Потому иповодырку собачьей кличкой нарекла! И ещё… Опять-таки следовало сразусообразить. «Обитель, древним благочестием светлая» – это же и естьСтаросвятский скит. Почти полностью совпадает! Сколько времени зря потеряно!Только б успеть! Наверняка у них и день, и час заранее сговорён!

Толкаясь плечами, четверо мужчин бросились к двери.

Пение ангелов