— Да что с вами, голубчик Андрей Петрович? — выговорила онаосторожно.

— Право, не знаю, милая Татьяна Павловна, что со мной. Небеспокойтесь, я еще помню, что вы — Татьяна Павловна и что вы — милая. Я,однако, зашел лишь на минуту; я хотел бы сказать Соне что-нибудь хорошее и ищутакого слова, хотя сердце полно слов, которых не умею высказать; право, всетаких каких-то странных слов. Знаете, мне кажется, что я весь точнораздваиваюсь, — оглядел он нас всех с ужасно серьезным лицом и с самоюискреннею сообщительностью. — Право, мысленно раздваиваюсь и ужасно этогобоюсь. Точно подле вас стоит ваш двойник; вы сами умны и разумны, а тотнепременно хочет сделать подле вас какую-нибудь бессмыслицу, и иногдапревеселую вещь, и вдруг вы замечаете, что это вы сами хотите сделать этувеселую вещь, и бог знает зачем, то есть как-то нехотя хотите, сопротивляясь извсех сил хотите. Я знал однажды одного доктора, который на похоронах своегоотца, в церкви, вдруг засвистал. Право, я боялся прийти сегодня на похороны, потомучто мне с чего-то пришло в голову непременное убеждение, что я вдруг засвищуили захохочу, как этот несчастный доктор, который довольно нехорошо кончил… И,право, не знаю, почему мне все припоминается сегодня этот доктор; до тогоприпоминается, что не отвязаться. Знаешь, Соня, вот я взял опять образ (он взялего и вертел в руках), и знаешь, мне ужасно хочется теперь, вот сию секунду,ударить его об печку, об этот самый угол. Я уверен, что он разом расколется надве половины — ни больше ни меньше.

Главное, он проговорил все это без всякого вида притворстваили даже какой-нибудь выходки; он совсем просто говорил, но это было темужаснее; и, кажется, он действительно ужасно чего-то боялся; я вдруг заметил,что его руки слегка дрожат.

— Андрей Петрович! — вскрикнула мама, всплеснув руками.

— Оставь, оставь образ, Андрей Петрович, оставь, положи! —вскочила Татьяна Павловна, — разденься и ляг. Аркадий, за доктором!

— Однако… однако как вы засуетились? — проговорил он тихо,обводя нас всех пристальным взглядом. Затем вдруг положил оба локтя на стол иподпер голову руками:

— Я вас пугаю, но вот что, друзья мои: потешьте меня каплю,сядьте опять и станьте все спокойнее — на одну хоть минуту! Соня, я вовсе не обэтом пришел говорить; я пришел что-то сообщить, но совсем другое. Прощай, Соня,я отправляюсь опять странствовать, как уже несколько раз от тебя отправлялся…Ну, конечно, когда-нибудь приду к тебе опять — в этом смысле ты неминуема. Ккому же мне и прийти, когда все кончится? Верь, Соня, что я пришел к тебетеперь как к ангелу, а вовсе не как к врагу: какой ты мне враг, какой ты мневраг! Не подумай, что с тем, чтоб разбить этот образ, потому что, знаешь личто, Соня, мне все-таки ведь хочется разбить…

Когда Татьяна Павловна перед тем вскрикнула: «Оставь образ!»— то выхватила икону из его рук и держала в своей руке. Вдруг он, с последнимсловом своим, стремительно вскочил, мгновенно выхватил образ из рук Татьяны и,свирепо размахнувшись, из всех сил ударил его об угол изразцовой печки. Образраскололся ровно на два куска… Он вдруг обернулся к нам, и его бледное лицовдруг все покраснело, почти побагровело, и каждая черточка в лице его задрожалаи заходила:

— Не прими за аллегорию, Соня, я не наследство Макараразбил, я только так, чтоб разбить… А все-таки к тебе вернусь, к последнемуангелу! А впрочем, прими хоть и за аллегорию; ведь это непременно было так!..

И он вдруг поспешно вышел из комнаты, опять через кухню (гдеоставалась шуба и шапка). Я не описываю подробно, что сталось с мамой:смертельно испуганная, она стояла, подняв и сложив над собою руки, и вдругзакричала ему вслед:

— Андрей Петрович, воротись хоть проститься-то, милый!

— Придет, Софья, придет! Не беспокойся! — вся дрожа вужасном припадке злобы, злобы зверской, прокричала Татьяна. — Ведь слышала, самобещал воротиться! дай ему, блажнику, еще раз, последний, погулять-то.Состарится — кто ж его тогда, в самом деле, безногого-то нянчить будет, крометебя, старой няньки? Так ведь прямо сам и объявляет, не стыдится…

Что до нас, то Лиза была в обмороке. Я было хотел бежать заним, но бросился к маме. Я обнял ее и держал в своих объятиях. Лукерьяприбежала со стаканом воды для Лизы. Но мама скоро очнулась; она опустилась надиван, закрыла лицо руками и заплакала.

— Однако, однако… однако догони-ка его! — закричала вдругизо всей силы Татьяна Павловна, как бы опомнившись. — Ступай… ступай… догони,не отставай от него ни шагу, ступай, ступай! — отдергивала она меня изо всехсил от мамы, — ах, да побегу же я сама!

— Аркаша, ах, побеги за ним поскорей! — крикнула вдруг имама.

Я выбежал сломя голову тоже через кухню и через двор, но егоуже нигде не было. Вдали по тротуару чернелись в темноте прохожие; я пустилсядогонять их и, нагоняя, засматривал каждому в лицо, пробегая мимо. Так добежаля до перекрестка.

«На сумасшедших не сердятся, — мелькнуло у меня вдруг вголове, — а Татьяна озверела на него от злости; значит, он — вовсе несумасшедший…» О, мне все казалось, что это была аллегория и что ему непременнохотелось с чем-то покончить, как с этим образом, и показать это нам, маме,всем. Но и «двойник» был тоже несомненно подле него; в этом не было никакогосомнения…

Его, однако, нигде не оказывалось, и не к нему же былобежать; трудно было представить, чтоб он так просто отправился домой. Вдругодна мысль заблестела предо мною, и я стремглав бросился к Анне Андреевне.

Анна Андреевна уже воротилась, и меня тотчас же допустили. Явошел, сдерживая себя по возможности. Не садясь, я прямо рассказал ей сейчаспроисшедшую сцену, то есть именно о «двойнике». Никогда не забуду и не прощу ейтого жадного, но безжалостно спокойного и самоуверенного любопытства, с которымона меня выслушала, тоже не садясь.

— Где он? Вы, может быть, знаете? — заключил я настойчиво. —К вам меня вчера посылала Татьяна Павловна…

— Я вас призывала еще вчера. Вчера он был в Царском, был и уменя. А теперь (она взглянула на часы), теперь семь часов… Значит, наверно усебя дома.

— Я вижу, что вы все знаете — так говорите, говорите! —вскричал я.

— Знаю многое, но всего не знаю. Конечно, от вас скрыватьнечего… — обмерила она меня странным взглядом, улыбаясь и как бы соображая. —Вчера утром он сделал Катерине Николаевне, в ответ на письмо ее, формальноепредложение выйти за него замуж.

— Это — неправда! — вытаращил я глаза.

— Письмо прошло через мои руки; я сама ей и отвезла его,нераспечатанное. В этот раз он поступил «по-рыцарски» и от меня ничего непотаил.

— Анна Андреевна, я ничего не понимаю!

— Конечно, трудно понять, но это — вроде игрока, которыйбросает на стол последний червонец, а в кармане держит уже приготовленныйревольвер, — вот смысл его предложения. Девять из десяти шансов, что она егопредложение не примет; но на одну десятую шансов, стало быть, он все жерассчитывал, и, признаюсь, это очень любопытно, по-моему, впрочем… впрочем, тутмогло быть исступление, тот же «двойник», как вы сейчас так хорошо сказали.