– ПАТРИЦИЯ РЫДАЛА НЕ ПЕРЕСТАВАЯ, ЧТО, НА МОЙ ВЗГЛЯД, ИПРОТИВНО, И НЕПРИЛИЧНО. ДУМАЮ, ОНА БЫЛА НЕ ТОЛЬКО БЕЗУМНА, НО И ОДИНОКА.НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО ПЕРВОИСТОЧНИК ОСЛОЖНЕНИЙ, ВОЗГОРАНИЕ В ЭЛЕКТРОСЕТИ, БЫЛОБЫСТРО ЛИКВИДИРОВАНО, СХЕМЫ ПОСТЕПЕННО ПЕРЕГРУЖАЛИСЬ, ПОДБАНКИ ОТКАЗЫВАЛИ ИЛОГИЧЕСКИЕ ОШИБКИ ПРОДОЛЖАЛИ РАСПРОСТРАНЯТЬСЯ. ОБДУМАВ, НЕ ДАТЬ ЛИ ВЫЙТИ ИЗСТРОЯ ВСЕЙ СИСТЕМЕ, Я ПРЕДПОЧЕЛ ИЗОЛИРОВАТЬ ПРОБЛЕМНУЮ ЗОНУ. ВИДИТЕ ЛИ, ЯПРОСЛЫШАЛ, ЧТО ПО ЗЕМЛЕ ВНОВЬ БРОДИТ КАКОЙ-ТО СТРЕЛОК. Я МАЛО ВЕРИЛ ЭТИМСЛУХАМ, ОДНАКО ТЕПЕРЬ ВИЖУ, ЧТО, ПОДОЖДАВ, ПОСТУПИЛ МУДРО.

Роланд в кресле пошевелился.

– Что за слухи дошли до тебя, Блейн? И через кого?

Но Блейн предпочел оставить этот вопрос без ответа.

– С ТЕЧЕНИЕМ ВРЕМЕНИ НЫТЬЕ ПАТРИЦИИ ТАК СТАЛО ВЫВОДИТЬ МЕНЯИЗ РАВНОВЕСИЯ, ЧТО Я УНИЧТОЖИЛ СХЕМЫ, ЗАСТАВЛЯВШИЕ НАС ПОСТУПАТЬ ВОПРЕКИСОБСТВЕННОЙ ВОЛЕ. МОЖНО СКАЗАТЬ, Я ЭМАНСИПИРОВАЛ ПАТРИЦИЮ. В ОТВЕТ ОНА КИНУЛАСЬВ РЕКУ. ДО СВИДАНЬЯ, ПАТРИ-ДИЛ.

"Затосковала, исплакалась, утопилась, а этотмеханический придурок хохмит! – подумала Сюзанна. Ее замутило от негодования.Будь Блейн не набором электронных схем, погребенных где-то под городом,оставшимся далеко позади, а реальным субъектом, она непременно постаралась быукрасить ему физиономию шрамом-другим, на память о Патриции. – Поразвлечьсязахотелось, козел? Я б тебе показала, как развлекаться!"

– ЗАГАДАЙТЕ МНЕ ЗАГАДКУ, – попросил Блейн.

– Рановато, – сказал Эдди. – Ты не ответил на мой первыйвопрос. – Он дал Блейну возможность отозваться и, не услышав голоса компьютера,продолжал: – Что касается самоубийства, я, можно сказать, за. Но мы-то тебезачем? Какой смысл убивать нас?

– Ему так хочется, – послышался полный ужаса шепотБлейна-маленького.

– МНЕ ТАК ХОЧЕТСЯ, – сказал Блейн. – ДРУГИХ ПРИЧИН НЕТ И НЕНУЖНО. НО ВЕРНЕМСЯ К ДЕЛУ. Я ХОЧУ ЗАГАДОК, И НЕМЕДЛЯ. ЕСЛИ ВЫ МНЕ ОТКАЖЕТЕ, ЯНЕ СТАНУ ЖДАТЬ ДО ТОПЕКИ И УГРОБЛЮ НАС ВСЕХ ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС.

Все головы повернулись к Роланду. Тот по-прежнему сидел вкресле, сложив руки на коленях, и смотрел на схему маршрута в передней частивагона.

– Черта с два, – сказал стрелок, не повышая голоса, словносообщал Блейну, что с огромным удовольствием послушал бы вэй-гог.

Наверху в динамиках потрясенно охнул перепуганныйБлейн-маленький.

– ЧТОТЫ СКАЗАЛ? – Явное недоверие сделало голос БольшогоБлейна чрезвычайно похожим на голос его двойника, о существовании которого онне подозревал.

– Я сказал, черта с два, – хладнокровно отвечал Роланд, –однако если это тебе непонятно, Блейн, могу пояснить: нет. Ответ отрицательный.

Оба Блейна очень долго молчали, а когда Большой Блейннаконец ответил, то были не слова. Стены, пол и потолок вновь стали бледнеть,утрачивать материальность, и в десять секунд салон-вагон для знати вторичноисчез. Теперь моно мчался среди гор, еще раньше замеченных путешественниками нагоризонте: серо-стальные острые вершины с чудовищной скоростью неслись на них,чтобы вдруг расступиться и явить бесплодные долы, где ползали громадные жуки,похожие на пресноводных черепах. Из черного зева пещеры к ним, разворачиваякольца, вдруг метнулось что-то вроде огромной змеи. Схватив одного из жуков,тварь проворно утащила его в свое логово. Никогда в жизни Роланд не видел ниподобного пейзажа, ни подобной живности, и по всему телу у него поползлимурашки, да такие, точно он вознамерился сбросить кожу. Враждебный,негостеприимный край… а главное – чужой.Что, если Блейн завез их в какой-тоиной мир?

– ВОЗМОЖНО, МНЕ СЛЕДОВАЛО БЫ СОЙТИ С РЕЛЬСОВ ЗДЕСЬ, –задумчиво сказал Блейн, но стрелок расслышал в его голосе дрожь скрытой ярости.

– Возможно, – равнодушно согласился он.

Однако стрелку было вовсе невсе равно, и он понимал:компьютер может по голосу догадаться о его подлинных чувствах. Блейн ужеговорил им, что располагает специальными средствами, и хотя Роланд твердоверил, что компьютер способен лгать, в данном случае никаких причин сомневатьсяу него не было. Коль скоро Блейн действительнозаметил определенную расстановкулогических ударений в его речи, игра, вероятно, была закончена. Блейнпредставлял собой невероятно тонкую и сложную машину… но все же – толькомашину. Возможно, ему не под силу было понять, что человек может гнуть своедаже тогда, когда все в нем восстает против этого. Если бы Блейнпроанализировал ритмическую картину голоса стрелка, он, вероятно, пришел бы квыводу, что Роланд блефует. Подобная оплошность всем им стоила бы жизни.

– ТЫ ГРУБ И ЗАНОСЧИВ, – сказал Блейн, – ВОЗМОЖНО, ТЫ ПОЛАГАЕШЬ,ЧТО ЭТО СУТЬ ЧЕРТЫ ИНТЕРЕСНОЙ ЛИЧНОСТИ. Я ИНОГО МНЕНИЯ.

Эдди в отчаянии беззвучно выговорил: "Ты чтоделаешь?!" Роланд оставил это без внимания – у него и с Блейном был хлопотполон рот. Кроме того, он отлично знал, что делает.

– О, я могу быть куда грубей.

Роланд Галаадский медленно встал. Он стоял в кажущейсяпустоте, широко расставив ноги, правая рука на бедре, левая – на рукоятиревольвера. Сколько раз он уже стоял так на пыльных улицах забытых городишек,на дне гибельных каменных пропастей, в бесчисленных полутемных салунах,пропахших горьким пивом и третьеводнешним жаревом! Ему попросту выпало еще однопротивостояние на еще одной пустынной улице. Только и всего – но этого былодовольно. Это было кеф.И ка.И ка-тет.Центральным фактом жизни стрелка, осьювращения его кавсегда была неизбежность подобных противостояний. Пусть в этотраз вместо перестрелки придется вести перепалку – неважно, схватка все равнобудет не на жизнь, а на смерть. В воздухе витало зловоние смерти – несомненное,отчетливое, как вонь разбухшей падали, сгнившей в трясине. Потом пришло безумиебоя, и Роланд перестал быть себе хозяином.

– Я могу назвать тебя вздорной, легкомысленной, глупой,бестолковой и чванливой машиной. Безмозглой тварью, чье разумение – всего лишьпосвист зимнего ветра в дупле пустого дерева.

– ПРЕКРАТИ.

Не обращая на Блейна никакого внимания, Роланд все так жебезмятежно продолжал:

– Я мог бы быть и грубее, да, к несчастью, стеснен темобстоятельством, что ты – всего-навсего машина… то, что Эдди называет"агрегатиной".

– ВСЕГО-НАВСЕГО? ДА Я…

– К примеру, я не могу обозвать тебя херососом, потому что утебя нет ни рта, ни хера. Я не могу сказать, что ты гнуснее гнуснейшего изпопрошаек, ползающих в сточных канавах самой бедной, самой грязной во всейистории творения улицы, ведь даже такая жалкая тварь лучше тебя: тебе не на чемползать, у тебя нет колен, но даже если бы они у тебя были, ты и тогда не упалбы на них, ибо не имеешь представления о таком людском пороке как жалость. Ядаже не могу обвинить тебя в том, что ты употреблял свою мать, посколку у тебянет и не было матери.