– Не реви, – экономка выглянула в дверь,убеждаясь, что никто не подслушивает. – Еще твой Парсифаль ту другую подвенец не повел, вы еще даже не помолвлены. Еще многое может случиться. Повсякому судьба может повернуться. А ты должна знать…

Офка вытерла нос рукавом, широко открыла ореховые глаза.

– Ты должна знать, – тише продолжилаэкономка, – что есть способы… Чтобы помочь судьбе. Для этого нужна отвага.

– Ради него, – Офка стиснула зубы, – я готована всё.

Эленча Штетенкрон вздрогнула и аж подскочила, услышавгромыхание камней осыпающихся из-под чьих-то ног. Она машинально схватилась засухую ветку, которая обломилась с громким треском. С тропинки треску ответилприглушенный крик. Эленча вросла в землю, сердце стучалось в ее груди, словноптица, рвущаяся из клетки.

На тропинке появилась фигура, а Эленча облегченно вздохнула.Потому что это не был разбойник, оборотень, Баба Яга, страшный лесовик,зеленошкурый Альп или какой-нибудь пресловутый странствующий монах, сильнозарящийся на девичью честь. Появившаяся фигура была девушкой, кажется дажемоложе ее самой. Со светлой косой, веснушчатая, курносая. Одетая помужски, ктому же небедно.

– Ойой, – сказала веснушчатая девушка, увидевЭленчу и облегченно вздохнув. – Ойой, ну и испугалась я. Я была уверенна,что это оборотень… Или странствующий монах… Ой-ой. Привет, как тебя там… Я…

– Тише… – шепнула Эленча, бледнея. – Кто-тоидет… Я слышала шаги…

Веснушчатая обернулась, приседая и берясь за рукояткунебольшого стилета, висящего возле пояса. Но рука у нее тряслась так, чтоЭленча сомневалась, удастся ли ей вытащить оружие. Сама она схватила камень,решив дорого продать свою жизнь или что там придется продавать. Но день, какоказалась был днем нескончаемых сюрпризов и неожиданностей. По извилистой,крутой и каменнистой тропинке, ведущей к вершине Радуни, как раз подходилатретья девушка. Она тоже встала, как вкопанная при виде своих предшественниц.

На вид она была самой младшей. Ее лицо, ее черты, цветволос, глаза, всё это Эленче кого-то напоминало, вызывало чувство беспокойства.Чувство непонятное и необъяснимое, а поэтому еще более беспокоящее.

– Ну и ну, – мгновенно обретя уверенность,подбоченилась веснушчатая. – Куда тебя занесло, соплячка? Причемодну-одинешеньку? Не знаешь, что здесь бывает опасно?

Эленча с трудом удержалась, чтобы не прыснуть. Еслиновоприбывшая и была моложе веснушчатой, то на очень немного. Зато быланаверняка выше. На ее лице не было ни следа страха или даже взволнованности.«Ее лицо, – подумала Эленча, удивляясь этой мысли, – старше ее самой.

– Даю голову на отсечение, – сказалаЭленча, – что все мы пришли сюда с одной и той же целью. А поскольку этацель находится на самой вершине, то мы должны поспешить. Иначе не успеемвернуться до сумерек. Давайте, девчата. За мной.

Веснушчатая сделала такую мину, будто хотела фыркнуть. Нучто ж, любая группа должна иметь вожака. А Эленча была самой высокой. И ктознает, не самой ли старшей.

– Меня зовут Офк… Эвфемия фон Барут, – гордосказала веснушчатая. Дочь рыцаря Генриха Барута из Студзиска. С кем имею честь?

– Эленча… де Вирсинг.

Новоприбывшая, когда обе обратили на нее взгляды, опустилаглаза. Долго не отвечала.

– Можете, – тихо сказало она наконец, –называть меня Электрой.

Продолговатую вершину Радуни увенчивал каменный вал, в еецентре лежал валун, большой, напоминающий катафалк монолит. Никто из троихдевчат не мог этого знать, но монолит на горе лежал уже тогда, когда поСудетскому предгорью топали мамонты, а большие черепахи откладывали яйца наодрянском острове Пьясек, являющемся сейчас людной и плотно застроенной частьюбольшого Вроцлава.

Возле подножья монолита пылал костер, пламя лизало днозасмоленного, брызжущего кипятком, казана. Невдалеке на куче человеческихчерепов лежал черный кот. В типично кошачьей ленивой позе. Он был занятлизанием шерсти. Это было самое ленивое лизание, какое Эленча видела в своейжизни.

У костра сидели три женщины.[372]

Одна, совсем старуха, сгорбленная и скорченная, шаталась,бормотала, напевала, кривя темное лицо. Сидящая дальше всех казалась всего лишьдевчонкой. На ее бледном, будто лисьем и уродливом лице горели лихорадочныеглаза. Сбитые в колтуны волосы поддерживал в кое-каком порядке венок из вербеныи клевера.

Срединную позицию занимала самая важная. Bona femina.[373] Та, к которой все трое пришли. Высокая, плотная, облаченнаяв островерхий капюшон из черного фетра, из-под которого буйными волнаминиспадали на плечи огненнорыжие волосы. Шею колдуньи окутывала шаль из зеленойовечьей шерсти.

– У меня палец чешется, – пробормотала темнолицаястаруха. – У меня палец чешется, из чего следует…

– Заткнись, Ягна, – утихомирила ее рыжая вкапюшоне, после чего подняла на просительниц светлые, как расплавленное олово,глаза. – Здравствуйте, девушки. Что вас сюда привело? Не говорите, самаугадаю. Нежелательная беременность? Нет, пожалуй нет. На больных вы тоже непохожи, прямо наоборот, я б сказала, что все трое представляетесь чрезвычайноздоровенькими. Так что любовь! Мы любим, а объект любви далек и недоступен, ивсё дальше и всё недоступнее. Угадала?

Веснушчатая Эвфемия фон Барут была первой, кто решился поспешнои энергично покивать головой. Первой и единственной. Эленча под взглядомрыжеволосой ведьмы опустила голову, изумленная внезапной уверенностью, что ееприход сюда был полностью бессмыслен, совсем не нужен и ужасно глуп. Что доЭлектры, то она даже не шелохнулось, уставившись в огонь пустыми глазами.

– Угадала, не угадала? – забормоталарыжеволосая. – Per Bacco![374] Будет видно. Подбросьхвороста в огонь, Элишка, а в котелок зелья. Ягна, веди себя прилично.

Темнолицая сунула в рот пятерню и уняла отрыжку.

– А вы, – bona femina смерила девушек взглядомсветлых глаз, – получите то, что просите. По очереди. Каждая вотдельности.

Силой Солнца и силой Луны,

Через знамения и руны.

Эйя!