Это был Ефим.

— На самом деле мы все время совершаем переходы туда-сюда, только не отдаем себе отчета в этом, не правда ли, Андрей Андреевич?..

— И многие до сих пор не отдают себе отчета в том, где находятся! — громко сказал Ефим в темный зал. — И какой переход они совершили! И главное зачем?.. Одни скрываются от армии, другие — от тюрьмы или жены, но…

По его знаку в зале включился свет и Фомин увидел немногочисленую публику, все как один в светлых рубахах с длинными завязанными рукавами, многие из них, действительно, совершили этот «переход», чтобы избежать другого. Ефим, тем временем, продолжал:

— Но есть и такие, кто косят просто так, в силу своей, так сказать, артистичности, потому что не могут иначе. Потому что сходить с ума и сводить других самое милое для них занятие! Низкий поклон вам, Андрей Андреевич, за ваше сумасшествие и доклад о нем!

Ефим картинно поклонился Фомину в ноги, чуть ли не подметая длинными волосами пол. Потом обратился в зал:

— Я думаю, что мы горячо поблагодарим нашего автора за то, что он продолжает сводит нас с ума, за то, что не дает нам опомниться и продолжает нести свою межгалактическую правду-матушку!

В зале захлопали, засмеялись, попробовали поклониться, как Ефим, но, как это водится у сумасшедших, только поразбивали лбы о передние кресла. Вой, раздавшийся вслед за аплодисментами, привлек санитаров и они по одному стали выводить читателей «Фомы» из зала.

— Вот так у тебя все время! — заметил Ефим. — Тебе ничего, а люди, поверившие тебе, пошедшие за тобой, разбивают себе лбы!.. Ты как?..

Он заботливо посмотрел Фомину в глаза.

— Что как?.. Зачем ты все это устроил?

— Мой милый Фома!.. — Ефим приобнял Фомина и жестом пригласил прогуляться по скрипящим доскам помоста: прошу!..

Свет в зале чуть-чуть приглушили и они оказались одни на ярком свету сцены, как Сократ со своим даймоном, если не считать, конечно, последних истошных криков, вышедших из себя и выводимых из зала читателей. Кто-то из них кричал, что сейчас же, немедленно, перейдет Черту и тогда, вашу мать, уже никто!.. Договорить бедолаге не дали подолом его же покаянной рубахи.

— Так о чем это я?.. — Ефим задумчиво посмотрел на последнего буйного в проеме дверей.

— Да! — подтвердил Фомин, скидывая руку Ефима со своего плеча. — Хотелось бы услышать.

— А!.. О тебе же! Что мне с тобой еще делать, ума не приложу? Бредить ты вроде перестал. Перестал отождествлять свое проклятое прошлое с собственными фантазиями. Мы разобрались с Доктором и другими персонажами твоего романа, но улучшения — кардинального! — на что я очень надеялся, не наступает. И вот что мне приходит в голову…

Ефим прошелся по сцене, остановился напротив Фомина и прищурился.

— Может быть, тебе все-таки продолжать свою книгу, а? И из издательства звонят, говорят, караул, ты в планах! Опять же гонорар. В некоторых магазинах подписка даже объявлена на второй и третий тома.

— Но ты же сам говорил, что это больные фантазии!

— Вот именно! Но ты от них не избавился. Это сидит в тебе и держит в пограничном состоянии, ты не можешь выздороветь до конца. А если ты будешь писать…

— Но о чем?

— О чем и раньше писал. Ну, например, о выходах, о том, что там, за Чертой, о своих встречах с Говорящим, наконец. Не криви рожу, я повторяюсь только потому, что все больше убеждаюсь в том, что именно это тебя и держит. Отпусти себя, не зажимай…

— Да я устал от этого! — взмолился Фома.

Ефим вдруг резко повернулся к нему, воздел обе руки и лицо вверх, словно вопрошая и жалуясь одновременно.

— Он устал, господи! Он, видите ли, устал! Караул, еб твою мать, матросский!.. А я?.. Я что — не-ус-та-ю?! А?! Не-ет?! — уже орал он под колосники.

— Ну, что мне с ним делать, а, Господи?! — возопил он, и вдруг успокоился, словно получил ответ.

— Ну, хорошо, я согласен, — сказал он совершенно другим тоном, — правильно: ты устал, тебе надо развеяться. Может быть, выйдем в город, погуляем? Хочешь?.. В Доме Кино, кстати, какая-то премьера или фестиваль на днях. Посмотришь, проветришься, глядишь и…

— А если нет?

— О, Фома, не надо! — страдальчески сморщился Ефим. — Это должно помочь! Потихонечку, не сразу, так в следующий раз. Да и гонорар надо отрабатывать.

— Ну, а если все-таки нет?.. Тогда, как с Доктором?

— Что ты имеешь в виду?

— Штырь в голову и отдыхай?.. Зачем эти штуки у него в голове?

— Да какие штыри, Фома, милый?! — изумился Ефим. — Ты меня пугаешь! Полетов кукушки насмотрелся что ли? Никаких штырей… а-а! — догадался он. — Ты видел карка-ас на его голове? Понятно!.. Тебе показалось! Это мы, время от времени, снимаем у него энцефалограмму. Он слишком э… неадекватен, даже опасен, поэтому лежит в отдельной палате и все время заперт. У него все время какие-то побеги в голове, погони, кричит о ваших дырах, вырывается… кстати, этим ты и ему поможешь.

— Как?.. — Фомин недоверчиво качнул головой, но при этом внимательно посмотрел на Ефима.

— Когда все прояснишь… ну, для себя… тогда и для него, скорее всего, тоже все станет ясно. Тебе легче будет ему объяснить с позиции логики, а не эмоций. Он ведь логик? В книге-то?.. Ло-огик!.. Вот и объяснишь!.. А то ведь пишет и пишет день и ночь, а так как там, у Говорящего не бывал, то его графоманский экстаз переходит в истерику, приходится привязывать. А твои материалы, я уверен, его успокоят и дело пойдет на поправку.

— А что он пишет?

— А что он может писать? О ваших приключениях во всех этих реальностях. Только с твоих слов, хотя ему так не кажется. Ему кажется, что он со своей стороны тоже путешествует. Я же вижу, как он бьется над твоей загадкой и