— И много он написал?

— Да я не считал… порядочно. Листов, может, сто, с обеих сторон и мелким почерком.

— Хорошо, — вдруг согласился Фомин. — Но только я должен прочитать все, что он написал.

Ефим снова сморщился.

— Да там такой бред, что я боюсь ты снова свихнешься: Сю, Бо, Го! Возьми любой фэнтезийный хлам и найдешь тех же драконов, русалок, гоблинов, хроноблинов, подземелья и рыцарей, чертей в ступе!..

Он, казалось, был не рад, что проговорился про писания Доктора.

— Зачем? Только голову себе забьешь!

Но Фомин решительно заявил, что без записок Доктора, писать ничего не будет, хоть режь!

— Все вопросы из зала ты задавал? — спросил он неожиданно.

Ефим заржал…

— Но зачем?

— Зачем?! От их вопросов ты бы плакал. Их больше интересует, что такое Лилгва, как она устроена, в сравнении с известными им «органа гениталия феминина», так же ли волнующе?

— Серьезно? Так тот вопрос про Лилгву, был на самом деле задан с познавательной точки зрения?

— Ага. Любознатель — испытателю! Серьезнее быть не может. Мы уже устраивали такую встречу, странно, что ты не помнишь, так они засыпали тебя вопросами по анатомии Царицы Ночи. Еще очень жалели, что Фома не пошел в зал для эстетов, а так же — что не трахнул маркизу Гею.

— Княжну, — поправил Фомин. — Разве?

— Ну, вобщем-то, я и сам не понял, а с них что возьмешь? Впрочем, ладно… — Ефим на секунду задумался, потом решительно кивнул головой. — Пойдем ко мне, возьмешь рукописи. Ну и за мной обещанные прогулки…

— Если будешь сам писать! — предупредил он, подняв указательный палец. — Договорились?.. Запомни!

24. Свадьбник без головы

Вместе с болью, начались проблемы с памятью. Происходящее с ним он помнил, но в смутной эстетике сна — бликами, отрывками, намеками. Вроде бы его, действительно, стали выгуливать. Несколько раз ему показывали мающихся, возле его дома, молодых людей. «Видишь?.. — Ефим показывал этих людей, не выходя из машины. — Вот так!..» — А кто это? — «А я знаю?. Может, контора, может, братва… поэтому гуляем осторожненько, домой не заходим, даже забываем, где он!»

— А как они меня нашли? — удивлялся Фома.

— Служба! — объяснял Ефим.

Фома не особенно настаивал, в голове у него плавали розовые пузыри, щекоча голову изнутри и улыбка блаженства то и дело вспыхивала на его лице. Он ни о чем не думал, просто радовался прогулкам, как щенок, заглядывая в глаза прохожим.

— Только слюни подбери, собака Павлова! — строго предупреждал Ефим.

И они шатались по каким-то странным присутственным местам, иногда вдвоем, иногда вместе с Верой, а иногда… и это было самое восхитительное… Фомина вдруг оставляли одного, ненадолго, объясняя, где он должен находиться, когда за ним придут.

— И без фокусов!..

Какие фокусы? То состояние, в котором он обретался под воздействием чудо-терапии Ефима, делало его мирным и ручным, как засахаренный медведь в витрине, даже мысли не возникало о том, чтобы ослушаться. Удивительное равновесие, не покидающее его теперь, раскачивало и баюкало на дружелюбных волнах какого-то чудного, огромного транквилизатора, сбивающего боль. И при этом из него бил фонтан энергии. Иногда его оставляли на бульваре и это был настоящий праздник. Он блаженно бродил среди людей, а потом лежал на скамеечке или просто на траве, мечтательно щурясь в небо. Весна, апрель пропекал куличи.

В этой сезонной примете и была главная проблема его прогулок. К нему обязательно кто-нибудь приставал, причем даже профессионалки, хотя им сразу было видно, как глубоко безденежен Фома, — но особенно так называемые состоявшиеся дамы, которые решив все свои проблемы, скучали, вдруг обнаружив главную из них: их сверхчувственная антенна, избавившись от «бытовухи», требовала чего-то чистого, незамызганного — романтики, одним словом, желательно неземной. А тут он на молодой траве, словно провоцируя… Слово за слово и становилось понятно, что Фомин — пришелец, марсианец, объект для чистых наслаждений, ничего не знает, отвечает невпопад и только улыбается, что завораживало. Думалось: тайна!.. поэт!.. Хотелось: накормить, напоить, узнать!.. И он объедался какими-то немыслимыми пирожными в многочисленных кафешках, высыпавших на тратуары с первым солнцем. Блаженство уже подстерегало их, дама уже диктовала телефон, а то и просто брала его за руку, чтобы увести и поместить в своем красном углу, и тут появлялся Ефим. Он всегда появлялся вовремя, когда Фомина нужно было уже спасать.

— Так, нам пора! — объявлял он, благодарил за телефон и вручал свою визитку, взглянув на которую, дамы поспешно скрывались.

— Звоните, мэм, он всегда на проводе! — кричал вслед Ефим.

— Андрей, вам просто необходимо побывать у нас. С вашей пластикой… я видела, как вы подошли. Вы позволите?.

Он с покорным удивлением смотрел на даму, которая легкой рукой с платком убирала с его губ кусочки пирожного. Платок пах фиалками. Фома перестал жевать, вспоминая, чей это запах. На вид даме было лет тридцать пять — сорок, заколотые короной темные волосы, серые глаза, слегка навыкате, нос с едва заметной породистой горбинкой, нежно очерченные губы, но Фомин ее совершенно не знал. Она сама подсела к нему за столик в кафе при магазине и вскоре угощала пирожными, объясняя это тем, что он очень похож на её брата, брат уехал в Австралию, а она скучает. Вот, от нечего делать, занялась тантрической пластикой, у неё студия. Не хотите?.. Она давно за ним наблюдает, за Фоминым, и ей… он читал «Илиаду»? Он похож на Ахилла, когда тот отказался от Брисеиды и мрачно волхвовал в шатре, заплетя косы…

Ахилл? Брисеида? Илиада?.. Огромные красивые слова падали в его голове, не находя опоры, вызывая эпический свист.

— Так вы придете?..

На столе появилась золотистая визитная карточка «Студия тантрического танца. Уроки пластики и любви. Омоложение. Ольга Николаевна»

— Просто Ольга, —