рабочего класса, участника раскрытого на днях контрреволюционного „Московского центра“ Евдокимова Г. Е. Она была тесно связана со своим отцом до последних дней. Между ними существовала длительная переписка».

После опубликования сообщения НКВД парторганизация задала Евдокимовой вопрос в лоб:

Почему ты никогда не выступала за линию партии и не вела борьбы против своей контрреволюционно-настроенной семьи (отца, мужа)? По поводу своей пассивности Евдокимова заявила, что она, видите ли, не обладает даром речи. Жалкая ложь пойманного с поличным преступника! Об отце своем Евдокимова А. Г. говорит в тоне высокого почтения. До своей последней минуты, пока была возможность, она утверждала, что он стоит на совершенно правильных позициях. Что может сказать Евдокимова А. Г. сейчас, после раскрытия контрреволюционного «Московского центра»? Обвинительное заключение по делу Зиновьева, Евдокимова, Гертика и других разоблачает ее до конца, срывает маску с этого подлого двурушника, изолгавшегося ничтожества, жалкого отребья троцкистско-зиновьевской контрреволюции[1038].

Штатный корреспондент газеты «Советская Сибирь» расширил диапазон информационного поля: «В здоровом и крепком теле партийной организации Сталинска, под руководством партии, создавшей и осваивающей величественный кузнецкий гигант, вскрыта ничтожная кучка негодяев, трусливых и подлых врагов народа, – срочно сообщал он по телефону. – Обнаружено ответвление мерзостной зиновьевщины».

Тарасов был исключен из партии недавно, в октябре 1934 года с формулировкой «за недостаточную борьбу с уклонистами и как бывший оппозиционер». Жена его, Анна Григорьевна Евдокимова, 30 лет, из Управления рабочего снабжения КМК, тоже была на грани исключения. Помимо этой четы, участниками группы являлись:

П. Г. Петровский – начальник горнорудного Тельбесского района;

А. И. Нарыков – начальник строительства мартеновского цеха;

А. Г. Штифанова – зам. начальника отдела статистики комбината;

А. П. Батиков – начальник финотдела комбината;

А. С. Бабчин – начальник школы ФЗУ[1039].

Заимствуя риторику ленинградского и московского следствия, сообщение блистало газетным языком с его обличениями и желчными эпитетами: «Недаром молчала Евдокимова А. Г. Недаром ни слова о политике партии нельзя было на партийных собраниях услышать от Тарасова! Это была тактика. Злобные, но бессильные и трусливые враги партии молчали, таились, чтобы не выдать себя „прежде времени“».

Здесь четко видна двойственность диагностики двурушничества: с одной стороны, двурушник боялся выдать себя и поэтому не говорил, но одновременно, даже если он и говорил, то ему нельзя было верить.

[Враги] накапливали звериную злобу, накапливали ядовитую ненависть к партии, к ее руководству, ко всему социалистическому строительству. Этой тактики придерживались они все <…> Зато как разнузданно, как неограниченно давали они волю своему настоящему, взбешенному нутру в среде «своих»! Они собирались по квартирам почти всегда в одном составе с небольшими вариациями. Собирались по поводу и без повода. Собирались систематически, клеветали на партию. Жалкие выродки, до конца оторванные от рабочих масс, они не видели, не способны были видеть победного шествия генеральной линии нашей партии в создании могучей индустриальной социалистической крепости на востоке страны, создании героического пролетарского отряда кузнецкстроевцев. Они питались трупными ядами из резервуара зиновьевско-троцкистской контрреволюции, поддерживая с этой целью, главным образом через Тарасова и Евдокимову, непрерывную и систематическую связь со своими антисоветскими подпольными «центрами». Нося партбилеты в карманах, они искусно прятались, вероломно обманывали партию до самой последней минуты. Так вела себя Евдокимова, вплоть до суда над участниками «Московского центра», нагло заявляющая, что она ручается за непричастность Евдокимова Г. Е. к борьбе против партии за последнее время. Так вел себя П. Тарасов, возмущавшийся исключением его из партии комиссией по чистке, ходатайствовавший о восстановлении, повсюду искавший себе сочувствующих и только под давлением неопровержимых фактов признавший, что он никогда не сходил с позиции контрреволюционной зиновьевско-троцкистской платформы. Так вела себя Штифанова, только после длительного сопротивления признавшая, что она до последнего дня остается членом зиновьевской группы, что двурушничала она и обманывала партию «по принуждению» вследствие дисциплины, существовавшей между контрреволюционерами заговорщиками.

Каковы же «идейные» установки, которыми жили подлые двурушники, злейшие враги партии? В их «идейном» багаже нет ничего, кроме старого троцкистско-зиновьевского хлама, да звериной ненависти к партии Ленина – Сталина. Они, например, всеми силами хотели бы разрушить существовавший режим партии, потому что он невыносим для мерзкой агентуры классового врага. На их вечеринках выражалось отрицательное отношение к коллективизации, проходившейся по спине хлебопашца, критиковался нереально высокий темп социалистического строительства. Поистине, только слепое бешенство врага способно доводить людей до такого скудоумия! Жалкие, злобные подонки, обреченные историей на отвратительное разложение, собирались вместе, стремились не растерять друг друга, сохраняли себя как «кадры» зиновьевско-троцкистской контрреволюции, притаившись, отсиживались и, как могли, пакостили. Вот он – злобный издыхающий классовый враг. Нет той степени отвращения, которая была бы слишком сильна по отношению к этому ползающему гаду[1040].

Риторика парторганизации Кузбасса поменялась мгновенно на предельно пейоративную: бывших оппозиционеров не только порицали, но и презирали, говорили о них не иначе как о «подонках контрреволюционной зиновьевщины». Необходимо было повысить революционную бдительность организации, «необходимо отточить ее зоркость, необходимо усилить упорную работу по закалке ее рядов в борьбе с остатками классовых врагов за генеральную линию партии»[1041]. В Сталинском горкоме уверяли, что, если бы партийная организация была более осмотрительной, если бы сумела вовремя содрать маску с Тарасова и ему подобных «гадов», Киров был бы жив.

Бюро горкома собралось за закрытыми дверями 19 января 1935 года, чтобы обсудить происходящее, «протереть» кого надо «с песочком». Председателем собрания был второй секретарь городского комитета ВКП(б) М. Б. Новаковский. Член партии с мая 1917 года, прославленный герой Гражданской войны, Марк Борисович приехал в Сталинск уже с опытом начальника строек. Многочасовая продолжительность его выступлений для большинства присутствовавших была памятным контрастом к коротеньким выступлениям его предшественников. О склонности Новаковского к сумбурным импровизациям, к инвективе, к перебиванию во время диалога было известно всем, но в этот день активу был явлен лидер строгий и выдержанный, способный себя держать перед любой аудиторией и увлекать ее за собой.

Насмотревшись на фотографии убиенного трибуна революции, Новаковский рвал и метал. Ведь на самом деле недостатка в сигналах не было:

Вы знаете, что у нас на площадке в части того, что многие из коммунистов раньше принадлежали к антипартийным оппозициям, было немало таких людей и не раз на конференциях, на пленумах, на бюро, на активах толковалось об этом. Горком партии, крайком партии не раз предупреждали нас о том, что в связи с тем, что бывших оппозиционеров у нас на площадке порядочное количество, что необходима повышенная бдительность, повышенная настороженность к этим людям, настойчивая, повседневная проверка и в политической работе, и в практической работе, и по отношению к политике партии в целом. Не раз наша парторганизация предупреждалась о том, что доверять этим людям полностью