Каменева, который с 1925–1930 г. боролся с партией, с ее руководством, я считаю политическим трупом, я хочу идти вперед и не тащить за собой по библейскому выражению эту старую шкуру. Товарищи, позвольте мне в заключение присоединиться к одному возгласу, который перекатывается по всей стране, который утром раздавался здесь, присоединиться как человеку, который только благодаря внимательному и истинному товарищескому отношению ЦК и его руководителей может вновь находиться в этих рядах, этот возглас, к которому я прошу позволить присоединиться, очень простой – да здравствует наша социалистическая страна, да здравствует наша партия, да здравствует наш вождь и командир товарищ Сталин!»

И комментарий Эйхе: «Это выступление на съезде перед всей партией, перед всей страной, перед всем пролетариатом. Человек и возглашает – да здравствует наш вождь и командир т. Сталин, а в своем подполье организует кадры, доходит до того, до чего дошла Ленинградская группа, договорился до того, до чего сейчас договаривается Штифанова». Затем Эйхе привел слова Зиновьева на съезде:

«Я могу сказать только одно: я полностью и до конца понял, что если бы не это руководство, не те железные люди, которые повели партию в борьбе против всех оппозиций, то стране, рабочему классу, делу Ленина, революции угрожала бы более чем реальная опасность. От этой опасности спасло то руководство, которое чтут рабочие, весь рабочий класс, которое чтут лучшие люди нашей страны и рабочий класс всего мира».

И комментарий: «Человек говорит о той реальной опасности, которая угрожала, и только те железные кадры, которые имелись в нашей партии, и поздравляет это руководство и эти кадры, а в своем подполье организованно делает все, чтобы снова выйти на борьбу с этим руководством, с этой партией».

Эйхе не видел смысла подробно останавливаться на работе ленинградского центра, московского центра: «В газете опубликованы материалы достаточно исчерпывающие. Но что нам эти факты сигнализировали, нам, Западносибирской парторганизации, и вам здесь, в Сталинской парторганизации?» Надо было прежде всего «…разоблачить все антипартийные теории, все антипартийные разговоры, все антипартийные вылазки, разоблачать непримиримо, с чьей бы стороны они ни проявлялись, потому что тот, кто в вопросе борьбы за правильное понимание <…> Ленинского, Сталинского учения в нашей партии выявляет себя как примиренец, тот в той или другой степени является загнивающим человеком».

Второй вопрос заключался в организованной борьбе за то, «…чтобы оппозиция и все эти подводные группировки, осколки, не могли бы найти место в нашей среде. Осколки эти ничтожны, это чрезвычайно небольшое количество людей, но правильно сказал один из рабочих, выступавших на митинге об осколках, – это очень небольшая вещь, но и осколок может ранить. <…> Этим осколкам, этим предателям, этим изменникам партии и рабочему классу, изменникам нашей социалистической родины пощады быть не может»[1050].

У Эйхе не было вопросов в отношении директив, которые зиновьевский центр давал кадрам типа Тарасова. Первая директива: «Вернитесь в партию во что бы то ни стало, обратно в партию, и там, в партии, сохраняйтесь для предстоящей борьбы. Вторая директива: если попадетесь в чем-нибудь – раскайтесь, пишите заявления, какие угодно, для того, чтобы остаться в партии. Третья директива: если попадетесь, и когда вас будут припирать к стене с требованием, чтобы вы назвали свою организацию и связи, называйте тех, которые уже разоблачены, новых фамилий и лиц не давайте, т. е. другими словами тех, которые еще не выявлены, прячьте». Характеристика, данная осколкам оппозиции как «ничтожным», подразумевала, что двурушническую заразу сравнительно легко будет отследить и выжечь каленым железом из тела партии, но если третья директива, данная оппозиционным центрам, была верна, то «ничтожные осколки» могли оказаться только верхушками, скрывавшими под собой бесчисленные невыявленные айсберги.

Эйхе спустился на землю:

Вот мы сегодня с т. Громовым и Новаковским сидели и разговаривали, так буквально по писанному люди держатся по этим линиям, как будто бы только вчера они получили директивы в письменном виде, за ночь изучили и их придерживаются, думая, что бюро горкома – младенец, которого можно кормить таким болтливым молочком, что они собирались только для того, чтобы чайку выпить. Этому никто не поверит, тем более мы не можем поверить, когда имеем показания двух участников этих сборищ, которые рисуют картину совершенно другую – Тарасов и Штифанова.

Выступающий изливался сарказмом: «Эти люди собирались только попить чайку. Пусть это они рассказывают своим бабушкам, или ищут дураков, которые им поверят». Вот Штифанова на следствии, «она недовольна, что ей нельзя слишком вольно, даже когда часто шляпим, вылезать и заниматься пропагандой этих взглядов, по ее мнению, даже партийных взглядов. Но, конечно, мы ей такого удовольствия никогда не представим, чтобы эти взгляды антипартийные, контрреволюционные, распространять»[1051].

Парторг ячейки Стройпроката, где числился Петр Тарасов, Павел Иванович Калинин поделился разоблачающей информацией: «О Тарасове я летом узнал от Зимова, который был в Томске секретарем горкома». Зимов говорил Калинину: «Когда я вызывал к себе Тарасова и говорил ему, если Зиновьев откажется, ты тогда откажешься?» Речь шла об опросах в контрольных комиссиях начала 1928 года. «„Нет, говорит, не откажусь, и Зиновьев, и Евдокимов не откажутся“. „А вот, положим, если они откажутся?“. „Если откажутся, они будут сволочи, а я от своих взглядов не откажусь“». Затем Тарасов все-таки разыграл пьесу с раскаянием, вполз обратно в партию.

Калинин не сомневался, что это была игра: «Мне показалась эта вещь иной, и мы теперь, будучи обманутыми, уже свели концы с концами в отношении Тарасова, преданного Зиновьеву, преданного Евдокимову, с которым он все время жил и получал эти директивы – ползком назад в партию. Он все противоречия сгладил и [представил себя] самым активным борцом». После гибели Кирова «…здесь в своей работе мы понесли исключительную ошибку при рассмотрении Тарасова, при рассмотрении его работы, совершенно не по-марксистски подошли к этому вопросу, полагая, что раз Зиновьеву дано доверие, Евдокимову дано доверие, то, что же с этим самым Тарасовым[?] Мы видим, он разоружился, когда на самом деле он [только] формально стоял на наших позициях. Вот такой подход к делу привел к тому, что мы Тарасову верили больше, чем надо, и теперь просто мороз по коже берет, когда оглядываешься назад, с кем работали, кому доверяли, кого брали иногда под защиту. Так что вся контрреволюционная сущность Тарасова для нас уже ясна». Калинин уверял, что Тарасов – второстепенная фигура, пешка в руках своего тестя: «Я пытался прощупать теоретически подготовку Тарасова и стал разговаривать о перманентной революции, оказывается, белый лист, у человека исключительная преданность Евдокимову, но после того, как совершился декабрьский выстрел, говорил, что Зиновьев говно, что это не организатор. Евдокимов –