— И вы посмели сказать ему про меня такое?

— А почему бы и нет? Ведь это же правда! По-моему, онискренне со мною согласился, но он, конечно, слишком джентльмен, чтобы взять ипрямо мне об этом сказать.

— Все это ложь! Я продам ему лесопилки! —возмущенно воскликнула Скарлетт.

До этого момента ей и в голову не приходило расставаться слесопилками. У нее было несколько причин сохранять их, причем наименеесущественное были деньги. В последние два-три года она могла бы их продать,когда только ей заблагорассудится, причем за довольно крупную сумму, но онаотклоняла все предложения.

Эти лесопилки были реальным доказательством того, чего онасумела достичь сама, вопреки всему, и она гордилась ими и собой. Но главнымобразом ей не хотелось продавать их потому, что они были единственным связующимзвеном между нею и Эшли. Если лесопилки уйдут из ее рук, она будет редковидеться с Эшли, а наедине, по всей вероятности, и вовсе никогда. А она должнаувидеться с ним наедине. Не может она дольше так жить, не зная, что он теперь кней испытывает, не зная, сгорела ли его любовь от стыда после того страшноговечера, когда Мелани устроила прием. Во время деловых свиданий она могла найтинемало поводов для разговора — так, что никто бы не догадался, что онаспециально ищет с ним встречи. А со временем, Скарлетт знала, она бы полностьювернула себе то место, которое прежде занимала в его сердце. Но если онапродаст лесопилки…

Нет, она не собиралась их продавать, но мысль о том, чтоРетт выставил ее перед Эшли в столь правдивом и столь неблаговидном свете,мгновенно заставила ее передумать. Надо отдать эти лесопилки Эшли — и по такойнизкой цене, что ее великодушие сразу бросится ему в глаза.

— Я продам их ему! — разозлившись, воскликнулаона. — Ну, что вы теперь скажете?

Глаза Ретта еле заметно торжествующе сверкнули, и оннаклонился, чтобы завязать Бонни шнурок.

— Я скажу, что вы об этом будете жалеть, — заметилон. И она уже жалела, что произнесла эти поспешно вылетевшие слова. Скажи онаих кому угодно, кроме Ретта, она бы без всякого стеснения взяла их назад. Изачем ей понадобилось так спешить? Она насупилась от злости и посмотрела наРетта, а он смотрел на нее с этим своим обычным настороженным выражением — таккот наблюдает за мышиной норой. Увидев, что она нахмурилась, он вдруграссмеялся, обнажив белые зубы. И у Скарлетт возникло смутное чувство, что онловко ее провел.

— Вы что, имеете к этому какое-то отношение? —резко спросила она.

— Я? — Брови его поднялись в насмешливомудивлении. — Вам бы следовало лучше меня знать. Я не разъезжаю по свету,направо и налево творя добро — без крайней необходимости.

В тот вечер она продала Эшли обе лесопилки. Она ничего наэтом не прогадала, ибо Эшли не принял ее предложения и купил их по самойвысокой цене, какую ей когда-либо предлагали. Когда бумаги были подписаны илесопилки навсегда ушли из ее рук, а Мелани подавала Эшли и Ретту рюмки свином, чтобы отпраздновать это событие, Скарлетт почувствовала себяобездоленной, словно продала одного из детей.

Лесопилки были ее любимым детищем, ее гордостью, плодомтруда ее маленьких цепких рук. Она начала с небольшой лесопилки в те черныедни, когда Атланта только поднималась из пепла и развалин и не было спасения отнужды. Скарлетт сражалась, интриговала, оберегая свои лесопилки в те мрачныевремена, когда янки грозили все конфисковать, когда денег было мало, а ловкихлюдей расстреливали. И вот у Атланты стали зарубцовываться раны, повсюду рослидома, и в город каждый день стекались пришельцы, а у Скарлетт было две отличныхлесопилки, два лесных склада, несколько десятков мулов и команды каторжников,работавшие за сущую ерунду. Теперь, прощаясь со всем этим, она как бы навекизапирала дверь, за которой оставалась та часть ее жизни, когда было многогоречи и забот, он она вспоминала эти годы с тоской и удовлетворением.

Она ведь создала целое дело, а теперь продала его, и ееугнетала уверенность в том, что если ее не будет у кормила, Эшли все потеряет —все, что ей стоило таких трудов создать. Эшли всем верит и до сих пор не можетотличить доски два на четыре от доски шесть на восемь. А теперь она уже несможет помочь ему своими советами — и только потому, что Ретт изволил сказатьЭшли, как она-де любит верховодить.

«О, черт бы подрал этого Ретта», — подумала она и,наблюдая за ним, все больше убеждалась, что вся, эта затея исходит от его. Какэто произошло и почему — она не знала. Он в эту минуту беседовал с Эшли, и одноего замечание заставило ее насторожиться.

— Я полагаю, вы тотчас откажетесь откаторжников, — говорил он.

Откажется от каторжников? Почему, собственно, надо от нихотказываться? Ретт прекрасно знал, что лесопилки приносили такие больше доходытолько потому, что она пользовалась дешевым трудом каторжников. И почему этоРетт уверен, что Эшли будет поступать именно так, а не иначе? Что он знает онем?

— Да, я тотчас отправлю их назад, — ответил Эшли,стараясь не смотреть на потрясенную Скарлетт.

— Вы что, потеряли рассудок? — воскликнулаона. — Вам же не вернут денег, которые заплачены за них по договору, да икого вы сумеете потом нанять?

— Вольных негров, — сказал Эшли.

— Вольных негров! Чепуха! Вы же знаете, сколько вампридется им платить, а кроме того, вы посадите себе на шею янки, которые будутежеминутно проверять, кормите ли вы их курицей три раза в день и спят ли онипод стеганым одеялом. Если же какому-нибудь лентяю вы дадите кнута, чтобы егоподогнать, янки так разорутся, что их будет слышно в Далтоне, а, вы очутитесь втюрьме. Да ведь каторжники — единственные…

Мелани сидела, уставив взгляд в сплетенные на коленях руки.Вид у Эшли был несчастный, но решительный. Какое-то время он молчал, потомглаза его встретились с глазами Ретта, и он увидел в них понимание и поощрение— Скарлетт это заметила.

— Я не буду пользоваться трудом каторжников,Скарлетт, — спокойно сказал Эшли.

— Ну, скажу я вам, сэр! — Скарлетт дажезадохнулась. — А почему нет? Или вы что, боитесь, что люди станут говоритьо вас так же, как говорят обо мне?

Эшли поднял голову.

— Я не боюсь того, что скажут люди, если я поступаю какнадо. А я всегда считал, что пользоваться трудом каторжников — не надо.

— Но почему…

— Я не могу наживать деньги На принудительном труде инесчастье других…

— Но у вас же были рабы!

— Они жили вполне пристойно. А кроме того, после смертиотца я бы всех их освободил, но война освободила их раньше. А каторжники — этосовсем другое дело, Скарлетт. Сама система их найма дает немало возможностейдля надругательства над ними. Вы, возможно, этого не знаете, а я знаю. Япрекрасно знаю, что Джонни Гэллегер по крайней мере одного человека в лагереубил. А может быть, и больше — кто станет волноваться по поводу того, что однимкаторжником стало меньше? Джонни говорит, то тот человек был убит при попытке кбегству, но я слышал другое. И я знаю, что он заставляет работать больныхлюдей. Можете называть это суеверием, но я неубежден, что деньги, нажитые настраданиях, могут принести счастье.