— Отпусти ее... — выдохнул едва слышно Рейневан. — Отпустиее... Оставь... Не смей... Пожалей ее... Князь... Я сделаю все, что тыприкажешь.

— Что? Я не расслышал!

— Сделаю, что прикажешь!

Конь, которого ему дали, был норовистым, нервным ибеспокойным — а может быть, ему просто передалось беспокойство седока. На трактза Гродскими воротами его проводил эскорт рыцарей, среди них Боршнитц,Зайфферсдорф и Рисин. И князь Ян собственной персоной.

Было холодно. Замерзшие, покрытые инеем стебли похрустывалипод копытами коней. Небо на юге потемнело, предвещая буран.

— Гуситы, — Ян Зембицкий натянул поводья своего коня, —должны направиться в долину Счинавки! И дальше по Новорудскому тракту. Поэтомубудь убедительным, Беляу. Будь убедительным, пусть поддерживает тебя мысль,что, если получится, если гуситы окажутся там, где я хочу их видеть, тысбережешь девицу. Подведешь, предашь — погубишь ее, отдашь на поругание и муки.Так что старайся. Рейневан не ответил. Князь выпрямился в седле.

— Пусть тебе в этом деле поможет мысль, что, уничтожаяеретиков, ты спасаешь свою бессмертную душу. Если с твоей помощью мы выкорчуемих под корень, то добрый Боже наверняка засчитает тебе это деяние.

Рейневан не ответил и на этот раз. Только смотрел. Князь неспускал с него взгляда.

— Ах, какой взгляд, какой взгляд, — скривил он губы. — Нупрямо-таки как у Гельфрада Стерчи, с которым тебя как-никак многое связывает исвязывало. Не попробуешь пугать меня, как Стерча с эшафота? Не скажешь: hodiemihi, cras tibi, что сегодня меня, завтра встретит тебя? Не скажешь этого?

— Не скажу.

— Разумно. Потому что я за каждый произнесенный слоготплатил бы тебе. Вернее, твоей девке. За каждый слог — одно прижатиераскаленного железа. Не забывай об этом. Ни на мгновение не забывай.

— Не забуду.

— Поезжай!

В Гродских воротах кучкой сидели попрошайки, прокаженные ибродяги. Князь Ян, весьма довольный собой, приказал маршалу Боршнитцу кинуть имгорсть монет, нищие дрались за медяки, свита ехала, цокот подков громким эхомотдавался под сводами ворот.

— Милостивый князь?

— Да?

— Если Белява... — Гинче Боршнитц кашлянул в кулак. — ЕслиБелява справится... Если выполнит то, что вы ему приказали... Вы отпуститедевушку? Его простите тоже?

Ян Зембицкий сухо рассмеялся. Этого смеха в принципе должнобыло бы хватить Боршнитцу. Однако князь соизволил расширить ответ.

— Бог, — начал он, — милостив. Прощает и извиняет. Однакопорой разгоняется в своем милосердии так, что, пожалуй, не знает, что делает.Когда-то мне это сказал вроцлавский епископ Конрад, а епископ — это тебе некакой-то поп, следовательно, знает, что делает. Поэтому, говорил епископ, Боггрешников простит, но надобно здесь, и на этой земной юдоли, присмотреть, чтобыгрешники за свои грехи и провинности как следует пострадали. Так говорилепископ, и я думаю, он говорил правильно. Рейнмар из Белявы и его подружкадолжны пострадать. Крепко пострадать. А когда после страданий встанут предлицом Бога, пусть им Бог прощает, если на то будет воля Его. Ты понял, маршал?

— Понял, князь.

Небо темнело, обещая снежную метель. И что-то еще похуже.Хуже потому, что неизвестно, что именно.

в которой Рейневан делает выбор. Но не все кончится добром.

Он проехал Франкенштайн, объезжая города с юга, черезСадльно. Голова болела жутко, заклинания не помогали, дрожащие от волнения рукине слушались. Боль затуманивала глаза.

Он ехал как во сне. В кошмаре. Дорога, Клодзский тракт,часть торгового тракта Вроцлав — Прага, неожиданно перестала быть обычнойдорогой, хорошо знакомой Рейневану трассой. Превратилась в нечто, чего Рейневанне знал и никогда не видел.

В затянутое тучами и без того темное небо неожиданно, какчернила в воду, влилось вращающееся и пульсирующее облако плотного мрака.Подул, сгибая деревья, дикий вихрь. Конь дергал головой, ржал, визжал,горячился. Рейневан ехал, с трудом отыскивая дорогу в тьме египетской.

Во тьме горят движущиеся огоньки. И красные глаза. Из-зачерных туч бледно пробивается луна.

Конь ржет, Становится на дыбы.

В том месте, где должно быть село Тарное, нет села. Вместонего кладбище среди диковинных деревьев. На могилах перекосившиеся кресты.Некоторые торчат наоборот, вверх ногами. Между могилами горят костры, в ихмигающем свете видны пляшущие фигуры. Кладбище полным-полно чудовищ, лемурыцарапают могилы когтями. Из-под промерзшей земли выдираются эмпузы и нецурапы.Муроны и мормолики задирают головы, воют на луну.

Между уродцами — Рейневан четко видит это — сидитДроссельбарт. Сейчас, после смерти, он еще костлявее, чем при жизни, ещемертвее, чем cadaver, мертвецы, выглядит совершенно как мумия, как древнийскелет, обтянутый сухой кожей. Один из лемуров держит его зубами за локоть,грызет и жует. Дроссельбарт этого не замечает.

— Когда речь идет о благе дела, — кричит он, глядя наРейневана, — единицы не в счет! Докажи, что ты готов жертвовать собой! Поройнадо жертвовать тем, что любишь!

— Камень на бруствер! — воют лемуры. — Камень на бруствер!

За кладбищем развилка. Под крестом, опершись спиной, сидитЖехорс. Лицо наполовину заслонено, всего его покрывает саван, пропитавшаясякровью ткань из мешковины.

— Колесница истории мчится, — говорит он нечетко, с трудом.— Никакая сила уже не в состоянии ее задержать. Посвяти себя ей! Ты долженпосвятить себя ей! Во имя дела! Во имя Чаши! Чаша должна восторжествовать!

— Камень на бруствер! — скрипят, подпрыгивая, большеухиешретли. — Кинь её, как камень на бруствер, на защитный вал!

— Впрочем, она и без того погибла, — говорит, поднимаясь изпридорожного рва, Бисклаврет. Неизвестно, как он говорит и чем, вместо горла ичелюсти у него кровавое месиво. — Ян Зембицкий не выпустит ее из лап.Независимо от того, что ты сделаешь, её ты все равно не спасешь. Она ужемертва. Потеряна.

Из рва по другую сторону встает Гельфрад фон Стерча. Безголовы. Голову он держит под мышкой.

— Ты поклялся, — говорит голова, — ты дал verbumnobile, честноеблагородное слово. Ты должен ею пожертвовать. Я пожертвовал собой. Выполнилобязанность. Я поклялся ему... Hodie mihi, cras tibi...

Копыта стучат по земле. Рейневан мчится галопом,наклонившись в седле. Где-то здесь должна быть деревня Баумгартен. Но ее нет.Есть только голые, многовековые деревья, дикий лес, зимняя пуща.