Я был более чем смущен.

– О, конечно, конечно, нет…

– Но люди так несправедливы! Да, увы, такнесправедливы!

Я, несколько нервно пытаясь обойти мисс Гинч, тем не менееуспел взглянуть в ее глаза и сделал при этом весьма неприятное открытие. МиссГинч искренне наслаждалась собой. Однажды в этот день я уже встретился счеловеком, который получал удовольствие от анонимных писем. Но энтузиазминспектора Грэйвса был профессиональным. А наслаждение мисс Гинч показалось мнепросто подозрительным и внушающим отвращение.

Странная мысль мелькнула у меня: а не сама ли мисс Гинчнаписала эти письма?

Вернувшись домой, я обнаружил там миссис Дан-Кэлтроп,беседующую с Джоанной. Мне подумалось, что супруга викария выглядит бледной ибольной.

– Это было для меня ужасным потрясением, мистерБартон, – сказала она. – Бедняжка, бедняжка!

– Да, – сказал я. – Это ужасно – думать, чточеловека довели до того, что он лишил себя жизни.

– О, вы имеете в виду миссис Симмингтон?

– А разве вы не о ней?

Миссис Дан-Кэлтроп покачала головой.

– Конечно, кто-то в этом виноват, но это должно былопроизойти во всяком случае, не так ли?

– Должно было произойти? – произнесла Джоаннасухо.

Миссис Дан-Кэлтроп повернулась к ней:

– О, я думаю так, дорогая. Если вы считаетесамоубийство способом избежать хлопот, то становится не особенно важно, чтоименно вы считаете хлопотами. И при любой серьезной неприятности, столкнисьмиссис Симмингтон с ней лицом к лицу, она сделала бы то же самое. И все, чтотут можно утверждать, – что она была женщиной, склонной к такому поступку.Никто не мог бы этого предположить. Она всегда казалась мне эгоистичной доглупости, с твердой линией в жизни. Нет повода к беспокойству, могли бы выподумать, – но я начинаю понимать, как мало я в действительности знаю окаждом.

– Мне любопытно, о ком же вы сказали «бедняжка», –заметил я.

Она уставилась на меня.

– Разумеется, о той женщине, которая пишет письма.

– Не думаю, – холодно сказал я, – чтобы ястал за нее переживать.

Миссис Дан-Кэлтроп наклонилась вперед, положила руку мне наколено.

– Но неужели вы действительно… неужели вы не чувствуете?Вы только вообразите! Подумайте, как отчаянно, безнадежно несчастен должен бытьчеловек, пишущий такие вещи! Как он одинок, оторван от человеческих радостей!Насквозь отравленный, до краев наполненный заразой, ищущей выхода. Поэтому ячувствую угрызения совести. Некто в этом городе мучается от такого ужасногонесчастья, а я об этом не догадывалась. Тут нельзя помочь действием – я никогдаэтого не делаю. Но этот душевный порок – вроде нарыва на руке, черного ираспухшего. Если его вскрыть, гной вытечет, и опасность минует. Да, бедняжка,бедняжка…

Она встала, собираясь уходить.

Я не мог согласиться с ней. Я ни в коем случае не испытывалсочувствия к сочинителю анонимных писем. Но я спросил с любопытством:

– А вы не догадываетесь, кто эта женщина?

Миссис Дан-Кэлтроп перевела на меня взгляд – в ее чудесныхглазах отражалось замешательство.

– Ну, я могу предположить, – сказала она. –Но ведь я могу и ошибиться, не так ли?

Она быстро вышла наружу и, внезапно повернув ко мне лицо,спросила:

– Можете вы ответить, почему вы до сих пор не женаты,мистер Бартон?

В любом другом случае подобный вопрос показался бы дерзким,но когда вы говорили с миссис Дан-Кэлтроп, у вас возникало ощущение, что даннаямысль внезапно пришла ей в голову и что она действительно хочет знать – почему?

– Да позволительно мне будет сказать, – ответил я,иронизируя, – что до сих пор не довелось встретить правильную женщину!

– Вы можете так сказать, – откликнулась миссисДан-Кэлтроп. – Но вряд ли это будет очень удачный ответ, потому чтослишком многие женятся на откровенно неправильных женщинах.

После этого она уже и в самом деле ушла.

Джоанна сказала:

– Знаешь, я действительно думаю, что она сумасшедшая.Но она мне нравится. Здесь, в деревне, люди ее боятся.

– И я боюсь, немножко.

– Потому что ты никогда не знаешь, что она скажет вследующее мгновение.

– Да. А с какой великолепной небрежностью она сообщилао своих догадках!

Джоанна медленно произнесла:

– Ты тоже думаешь, что тот, кто пишет эти письма, оченьнесчастен?

– Я не знаю, что думает или чувствует эта проклятаяведьма! И не желаю знать. Ее жертвы – вот кого мне жаль.

Теперь мне кажется странным, что в наших размышлениях онастроениях Ядовитого Пера мы упустили нечто абсолютно очевидное. Гриффитсвоображал, что эта женщина, возможно, очень экзальтированна. Я предполагал, чтоона полна раскаяния, напуганная результатом дела своих рук. Миссис Дан-Кэлтропвидела ее страдающей.

Но, очевидно, мы не приняли в расчет неизбежную реакцию этойособы, или, возможно, я должен бы сказать: я не принял в расчет. Этой реакциейбыл Страх.

Со смертью миссис Симмингтон письма стали оцениваться иначе,нежели прежде. Не знаю, какова была официальная версия, – это, я полагаю,было известно Симмингтону, – но было совершенно ясно, что, посколькуписьмо привело к смерти человека, положение автора писем теперь куда как более серьезно.Уже не могло быть речи о том, чтобы расценить письма как шутку, если их авторбудет обнаружен. Полиция действовала энергично, вызвав эксперта Скотланд-Ярда.Теперь для автора анонимок стало жизненно важным по-прежнему оставатьсянеизвестным.

И все последующее объяснялось, если допустить, что Страх былосновным движущим мотивом. Но этого я не заметил. Хотя, конечно, все быловполне очевидно.

Джоанна и я довольно поздно вышли к завтраку на следующееутро. То есть, надо заметить, поздно по правилам Лимстока. Было половинадесятого – в Лондоне в это время Джоанна едва разлепляет веки, а мои глаза,скорее всего, еще плотно закрыты.

Тем не менее, когда Патридж спросила: «Завтрак в половинедевятого или в девять?» – ни Джоанна, ни я не решились предложить более позднеевремя.

К моей досаде, я обнаружил, что на пороге стоит АймиГриффитс и болтает с Меган.

Увидев нас, она громко сказала в своей обычной задушевнойманере: