Даже грандиозный вклад да Винчи в изобразительное искусство,вполне христианское по сути своей, воспринимался с подозрением и, как считалицерковники, лишь подтверждал его репутацию духовного лицемера. Только отВатикана Леонардо получил сотни заказов, но рисовал на христианскую тематику непо велению души и сердца и не из собственных религиозных побуждений. Нет, онвоспринимал все это как некое коммерческое предприятие, способ изыскатьсредства для ведения разгульной жизни. К несчастью, да Винчи был шутником ипроказником и часто развлекался, подрубая тот сук, на котором сидел. Во многиесвои полотна на христианские темы он включил далеко не христианские тайныезнаки и символы, отдавая тем самым дань своим истинным верованиям и посмеиваясьнад Церковью. Как-то раз Лэнгдон даже читал лекцию в Национальной галерее вЛондоне. И называлась она «Тайная жизнь Леонардо. Языческие символы вхристианском искусстве».

– Понимаю, что вас беспокоит, – сказал Лэнгдон, –но поверьте, да Винчи никогда не занимался черной магией. Он был невероятноодаренным и духовным человеком, пусть и находился в постоянном конфликте сЦерковью. – Едва он успел окончить фразу, как в голову пришла довольнонеожиданная мысль. Он снова покосился на паркетный пол, где красные буквыскладывались в слова. На вид идола родич! О мина зла!

– Да? – сказал Фаш.

Лэнгдон снова тщательно подбирал слова:

– Знаете, я только что подумал, что Соньер разделял духовныевзгляды да Винчи. И не одобрял церковников, исключивших понятие священнойженственности из современной религии. Возможно, имитируя знаменитый рисунок даВинчи, Соньер хотел тем самым подчеркнуть: он, как и Леонардо, страдал от того,что Церковь демонизировала богиню.

Фаш смотрел мрачно.

– Так вы считаете, Соньер называл Церковь «родичем идола» иприписывал ей некую «мину зла»?

Лэнгдону пришлось признать, что так далеко он в своихзаключениях не заходил. Однако пятиконечная звезда неумолимо возвращала все ктой же идее.

– Я просто хотел сказать, что мистер Соньер посвятил своюжизнь изучению истории богини, а никому на свете не удалось опорочить еебольше, чем Католической церкви. Ну и этим предсмертным актом Соньер хотелвыразить свое… э-э… разочарование.

– Разочарование? – Голос Фаша звучал почтивраждебно. – Слишком уж сильные выражения он для этого подобрал, вам некажется?

Терпению Лэнгдона пришел конец.

– Послушайте, капитан, вы спрашивали, что подсказывает мнеинтуиция, просили, чтобы я как-то объяснил, почему Соньер найден в такой позе.Вот я и объясняю, по своему разумению!

– Стало быть, вы считаете это обвинением Церкви? – УФаша заходили желваки, он говорил, с трудом сдерживая ярость. – Я виделнемало смертей, такая уж у меня работа, мистер Лэнгдон. И позвольте сказать вотчто. Когда один человек убивает другого, я не верю, чтобы у жертвы в этотмомент возникала странная мысль оставить некое туманное духовное послание,значение которого разгадать никто не может. Лично я считаю, он думал только ободном. La vengeance[17]. И думаю, что Соньер написал это,пытаясь подсказать нам, кто его убийца.

Лэнгдон удивленно смотрел на него:

– Но слова не имеют никакого смысла!

– Нет? Разве?

– Нет, – буркнул он в ответ, усталый иразочарованный. – Вы сами говорили мне, что на Соньера напали в кабинете.Напал человек, которого он, видимо, сам и впустил.

– Да.

– Отсюда напрашивается вывод, что куратор знал убийцу.

Фаш кивнул:

– Продолжайте.

– Если Соньер действительно знал человека, который его убил,то что здесь указывает на убийцу? – Лэнгдон указал на знаки наполу. – Цифровой код? Какие-то идолы родича? Мины зла? Звезда на животе?Слишком уж замысловато.

Фаш нахмурился с таким видом, точно эта идея ни разу неприходила ему в голову.

– Да, верно.

– С учетом всех обстоятельств, – продолжилЛэнгдон, – я бы предположил, что если Соньер намеревался сказать нам, ктоубийца, он бы просто написал имя этого человека, вот и все.

Впервые за все время на губах Фаша возникло подобие улыбки.

– Précisément, – сказал он. –Précisément.

Я стал свидетелем работы истинного мастера, размышляллейтенант Колле, прислушиваясь к голосу Фаша, звучавшему в наушниках. Агентпонимал: именно моменты, подобные этому, позволили капитану занять стольвысокий пост в иерархии французских силовых служб.

Фаш способен на то, что никто другой не осмелится сделать.

Тонкая лесть – почти утраченное ныне искусство, особенносовременными силовиками, оно требует исключительного самообладания, тем болеекогда человек находится в сложных обстоятельствах. Лишь немногие способны стольтонко провести операцию, а Фаш, он, похоже, просто для этого родился. Егохладнокровию и терпению мог бы позавидовать робот.

Но сегодня он немного разволновался, словно принимал заданиеслишком уж близко к сердцу. Правда, инструкции, которые он давал своим людямвсего лишь час назад, звучали, по обыкновению, лаконично и жестко.

Я знаю, кто убил Жака Соньера, сказал Фаш. Вы знаете, чтоделать. И чтоб никаких ошибок.

Пока они не совершили ни одной ошибки.

Сам Колле еще не знал доказательств, на которых основываласьубежденность Фаша в вине подозреваемого. Зато он знал, что интуиция Быканикогда не подводит. Вообще интуиция Фаша временами казалась простосверхъестественной. Сам Господь шепчет ему на ушко – так сказал один изагентов, когда Фашу в очередной раз блестяще удалось продемонстрировать наличиешестого чувства. И Колле был вынужден признать, что если Бог существует, то Фашпо прозвищу Бык наверняка ходит у него в любимчиках. Капитан усердно посещал мессыи исповеди, куда как чаще, чем принято у других чиновников его ранга, которыеделали это для поддержания имиджа. Когда несколько лет назад в Париж приезжалпапа римский, Фаш употребил все свои связи, всю настойчивость, чтобы добиться унего аудиенции. И снимок Фаша рядом с папой теперь висит у него в кабинете.Папский Бык – так прозвали его с тех пор агенты.