конец правлению лейбористов; но хотя Макдональд и отошел от руководства британской внешней политикой, он продолжал опосредованно на нее влиять. С британской точки зрения путь примирения был настолько заманчив, что ни одно правительство с него бы не сошло. Остин Чемберлен, консервативный преемник Макдональда на посту министра иностранных дел, считал преданность союзникам главной добродетелью (пусть и во искупление противоположных наклонностей своего отца); в своей сбивающей с толку манере он не прочь был вновь поднять вопрос о прямом союзе с Францией. Но британское общество – не только лейбористы, но и консерваторы – теперь решительно выступало против. Штреземан предложил другой выход: договор о мире между Францией и Германией, гарантированный Великобританией и Италией. Британцам идея пришлась по вкусу. Гарантии против неназванного «агрессора» предполагали в точности тот справедливый арбитраж, к которому до войны призывал Грей, а теперь Макдональд; при этом друзья Франции вроде Остина Чемберлена могли утешаться мыслью, что единственный вероятный агрессор тут – это Германия, а значит, англо-французский союз будет протащен исподтишка. Итальянцам, бедным родственникам послевоенной Европы, роль арбитра в конфликте Франции и Германии, ставившая Италию вровень с Великобританией, тоже очень нравилась. Зато французы были не в восторге. Несмотря на то что Рейнская область оставалась демилитаризованной, договор, гарантированный Британией и Италией, лишал Францию этой открытой настежь двери, через которую можно было угрожать Германии.

Однако во Франции тоже нашелся государственный деятель, отвечавший требованиям момента. В 1925 г. должность министра иностранных дел Франции в очередной раз досталась Аристиду Бриану. В части дипломатических талантов он не уступал Штреземану, по высоте устремлений – Макдональду, а в умении красиво изъясняться равных ему вовсе не было. Другие французские политики вели разговор «жестко», ничего такого в виду не имея. Бриан же предпочитал «мягкость», но обманываться ею тоже не следовало. Итоги оккупации Рура подтвердили бесплодность жестких мер. У Бриана появился новый шанс сплести сеть безопасности для Франции из паутины слов. Он лишил Штреземана морального перевеса, предложив, чтобы Германия пообещала уважать все свои границы, как западные, так и восточные. Для немецкого правительства это условие было неприемлемым. Большинство немцев смирилось с потерей Эльзаса и Лотарингии; до разгрома Франции в 1940 г. почти никто из них эту тему не поднимал. Но вот граница с Польшей немцам покоя не давала. Они могли ее терпеть, но не могли признать. Штреземан и так, по мнению немцев, слишком далеко зашел по пути примирения, заключив договоры об арбитраже с Польшей и Чехословакией. Но даже Штреземан не преминул сделать оговорки, что в будущем Германия намерена «пересмотреть» свои границы с этими двумя странами – безусловно, мирным путем: любимая фраза политиков, которые пока не готовы к войне, – хотя в этом случае Штреземан, скорее всего, не кривил душой.

Таким образом, в системе безопасности зияла брешь – открытый отказ Штреземана признавать восточные границы Германии. Британцы не собирались ее закрывать. Остин Чемберлен благодушно разглагольствовал о Польском коридоре, «ради которого ни одно британское правительство никогда не рискнет костями ни одного британского гренадера»[26]. Бриан предложил альтернативное решение. Франция подтвердила свои уже существующие союзные обязательства в отношении Чехословакии и Польши, а стороны локарнских договоренностей согласились, что действия Франции в рамках этих союзов не являются агрессией против Германии. В теории это позволяло Франции прийти на помощь своим восточным союзникам через демилитаризованную Рейнскую область, не поплатившись дружбой с Британией. Две несогласующиеся дипломатические стратегии Франции наконец состыковались, по крайней мере на бумаге. В Локарно Франция смогла закрепить отношения с Великобританией и в то же самое время не разрушить союзов с двумя государствами-сателлитами на востоке.

Локарнский договор, подписанный 1 декабря 1925 г., стал поворотным пунктом межвоенного периода. Его подписание положило конец Первой мировой войне; отказ от него одиннадцать лет спустя стал прелюдией ко Второй. Если считать задачей международного договора удовлетворять все стороны, Локарнский договор и в самом деле был очень хорош. Он удовлетворял Италию и Великобританию – две страны-гаранта: они помирили Францию с Германией и принесли мир в Европу, не взяв на себя, как они считали, ничего, кроме моральных обязательств, равносильных простому сотрясению воздуха. Ни Великобритания, ни Италия так никогда и не предприняли никаких приготовлений к обеспечению этих гарантий. Да и как они могли это сделать, если «агрессор» неизвестен и определится в самый последний момент? На практике договор дал странный и непредвиденный результат: все время своего действия он препятствовал любому военному сотрудничеству Великобритании и Франции. При этом локарнские решения удовлетворили и французов. Германия согласилась с потерей Эльзаса и Лотарингии, а также смирилась с демилитаризацией Рейнской области; Великобритания и Италия засвидетельствовали ее обещания. Любой французский политик образца 1914 г. пришел бы в бурный восторг от такого достижения. Вместе с тем французы по-прежнему вольны были свободно действовать в рамках своих восточных союзов, а при желании и играть сколь угодно важную роль в Европе. Немцы тоже могли быть удовлетворены. Новая оккупация Рура им точно не грозила; с Германией обращались не как с поверженным врагом, но как с равноправным партнером; к тому же она сохранила для себя возможность пересмотра восточных границ. Немецкий государственный деятель образца 1919 г. – или даже 1923-го – не нашел бы на что тут жаловаться. Локарно стал величайшим триумфом «умиротворения». Лорд Бальфур справедливо назвал его «воплощением и причиной серьезного улучшения общественных настроений в Европе».

Локарнский договор подарил Европе период мира и надежды. Германию приняли в Лигу Наций, хотя и с большей задержкой, чем ожидалось. Штреземан, Чемберлен и Бриан регулярно заседали в Совете Лиги. Казалось, что Женева стала центром возрожденной Европы: «европейский концерт» наконец зазвучал в лад, а порядок на международной арене поддерживался путем обсуждений, без всякого бряцания оружием. Об отсутствии России и США никто в те годы не сожалел – без них вопросы решались легче. С другой стороны, никто всерьез не предлагал превратить эту женевскую Европу в антиамериканский или антисоветский блок. Европейские страны вовсе не стремились отгородиться от США: они наперебой занимали американские деньги. Горстка сумасшедших прожектеров разглагольствовала о крестовом походе Европы против коммунизма; но это были пустые разговоры. Европейцы не горели желанием отправляться в крестовый поход против кого бы то ни было. Кроме того, немцы приберегали дружбу с Россией как козырь в рукаве, своего рода договор перестраховки, который однажды может пригодиться против восточных союзников Франции. Сразу после подписания Локарнского договора Штреземан подтвердил договоренности, заключенные с русскими в Рапалло в 1922 г.; а когда Германия вступила в Лигу Наций, Штреземан заявил, что его разоруженная страна не в состоянии присоединяться ни к каким санкциям, что, по сути, было завуалированной декларацией нейтралитета в отношении Советской России.

Однако более тяжким пороком локарнско-женевской системы, чем неучастие США и Советской России, было участие Италии. Ее включили в локарнские договоренности исключительно с целью подчеркнуть видимую беспристрастность Британии. Никто в то время не предполагал, что Италия и в самом деле может поддерживать равновесие между Германией и Францией. Пока локарнские решения, как и Лига Наций, опирались на расчет и добрую волю, а не на грубую силу, это было неважно. Потом, когда обстановка в мире накалилась, память о Локарно способствовала заблуждению, будто у Италии есть некий реальный вес в этом вопросе; итальянские лидеры и сами стали жертвой этой иллюзии. В эпоху Локарно Италия страдала от изъяна похуже недостатка силы: ей не хватало морального авторитета. Державы, стоявшие за локарнскими договоренностями, утверждали, что воплощают высшие принципы, ради которых и велась Первая мировая война, а Лига Наций провозглашала себя объединением свободных народов. Надо ли говорить, что претензии эти были в какой-то мере необоснованными. Страны никогда не бывают такими свободными или настолько приверженными принципам, какими себя выставляют. При этом некоторая доля истины в этих утверждениях все же присутствовала. Великобритания Болдуина и Макдональда, Веймарская республика в Германии, Третья республика во Франции были поистине демократическими государствами со свободой волеизъявления, верховенством права и добрыми намерениями в отношении соседей. Они имели право утверждать, что их объединение в Лигу обеспечивает человечеству наилучший шанс на светлое будущее и что в целом они являют собой пример лучшего политического и общественного