Плот — несколько потрепанный и немножко перекосившийся — спокойно подплывал к рыболовам.

— Привет кругосветным путешественникам! — закричал Николай Степаныч, идя навстречу плоту, чтобы помочь высадиться.

— Ура! — дружно раздалось в ответ с «судна».

Плот торжественно подвели к берегу.

— Яйца курицу учат, Николай Степаныч, — смеялся Ермилыч, вытаскивая на берег трофеи.

— Как так? — не понял Николай Степаныч.

— А плотик-то? — Я, вот, все заботился, как мы отсюда наше добро-то потащим, а ребятки-то и научили. Теперь уж мы домой на плоту поплывем. На что лучше.

— Правильно! Молодцы ребята!

Приятно видеть после пятидневного отсутствия пещеру и уютный завалень!

Николай Степаныч залюбовался рисунками и негативами Михаила. Дополнения и поправки на карте заслужили одобрение, а шкура лисы привела Николая Степаныча в восторг.

Ермилыч же незаметно ухмыльнулся в бороду и подумал: «Кто же летом бьет лису?» Но вслух своего мнения не высказал.

Когда же дошла очередь до коллекций Дмитрия, — Николай Степаныч совсем растаял.

— Ведь это большое и ценное открытие! Подумать только — мощный, почти метровый пласт горючих сланцев.

— А какой толк от этих камней? — пренебрежительно посмотрел на сланец Ермилыч.

— Толк? Ах, ты, старый медведь! — покосился на него Николай Степаныч. — Сейчас увидишь этот толк.

Он отковырнул тонкую пластинку сланца и поджег спичкой.

— Горит! — изумился старик. — Вот так штука!

— Ага, понял теперь? Это, брат, очень дешевое топливо и не хуже твоих дров.

— Николай Степаныч, как образовались сланцы? — спросил Дмитрий.

— Они — продукт древнего, давно исчезнувшего моря, — ответил Николай Степаныч. — Когда-то здесь расстилалось море — правда, в ту эпоху, о которой я говорю, довольно мелководное — и вот на его дне веками копились отложения отмиравших мелких животных и водорослей. Они-то к послужили материалом для горючих сланцев. В них горят органические остатки миллиардов погибших животных и растений.

Точно также и спутники сланцев — фосфориты — животного происхождения. Их отложения накоплялись на морском дне в местах массовой гибели животных, населявших это море. Потом их покрыло новыми отложениями, а древний ледник оставил здесь глинистые толщи.

Но то, что спрятали древнее море и ледник, — мы вытащим наружу и используем.

— Да, уважаемый Григорий Ермилыч, — продолжал Николай Степаныч, — не сегодня — завтра большие дела будут здесь, в вашем Синегорье. Да… Пятьсот лет живете вы здесь и не догадываетесь, что сидите на громадных богатствах. А посмотри-ка, что будет здесь через несколько лет!

— Не доживу, — грустно улыбнулся старик.

— До этого стоит дожить. Сейчас здесь тайга. А завтра, — я говорю, конечно, в переносном смысле «завтра», — пояснил слушателям Николай Степаныч, — на синегорских горючих сланцах будут работать мощные теплоэлектроцентрали, разовьется сланцевая промышленность, вырабатывая сланцевые смолы и масла, сланцевые строительные плиты и многое другое.

А ваши дремучие леса пойдут не на дрова, — ибо совсем невыгодно сжигать дерево в качестве топлива, — нет, они пойдут для переработки. Из них будут добываться древесные спирты и масла, канифоль, вырабатываться бумага. Здесь вырастет новая мощная промышленность. А вокруг электростанций, около новых фабрик и заводов вырастут социалистические города. Пустынный и дикий край во всех направлениях пересекут железные и шоссейные дороги.

Придут сюда новые, смелые люди и высушат ваши топкие болота и прежние зыбуны засеют хлебом.

— Неужели здесь возможно сельское хозяйство? — удивился Михаил. — Ведь север же?

— Не север, а тайга, — поправил его Николай Степаныч. — Почему нельзя, если теперь на тысячу километров севернее — на Кольском полуострове с успехом сеют рожь и даже пшеницу на осушенных болотах и выращивают овощи?

— Ох-хо-хо! — вздохнул Ермилыч. — Страшно мне что-то от твоих слов, Николай Степаныч. Вроде того, как все убьет твоя машина. Местечка нетронутого не останется…

— Почему не останется? Напрасно ты хмуришься, Ермилыч. Не разорять придут, а устраивать. Оставят и на твою долю и лесов, и дичи, и чистых речек. Оставят и лучше будут хранить их, чем вы это делали до сих пор. А для чего тебе миллионы десятин лесу да болотин?

— Понимаю я это, Николай Степаныч, да только сжились мы со всем этим, привыкли. Ведь сживались веками, сам говоришь. Вот и тяжело будет ломать старину-то, по-новому жизнь налаживать.

— Пустое говоришь, Ермилыч. Вот и мы ворвались сюда — тоже новые для тебя да чужие, а сжились лучше лучшего. А следом за нами придут люди лучше нас, и ты первый протянешь им руку.

— Поживем — увидим, — задумчиво сказал Ермилыч.

XII. ЗАТЕРЯННЫЙ МИР.

На карте — это белое пятно. Но если бы взглянуть оттуда, где в недосягаемой выси плавали крылатые хищники с зоркими, как телескопы, глазами, то можно бы увидеть огромный, пересеченный речками и болотами, лесистый треугольник.

Непроходимые болота окружали этот лесной остров. Никто сюда не заглядывал. Зачем пойдет охотник, может быть, рискуя бесследно погибнуть в бездонном болотном «окне»[7], когда дичь найдется гораздо ближе?

Не бывал здесь даже Ермилыч.

Старик чувствовал даже какой-то суеверный страх перед мрачными трясинами многоверстного болота, отделявшего этот уголок от доступных мест.

— Шут с ними, с этими местами, — хмурился старик. — Чего мы там не видали? А дорожка-то, вот, ведь, какие зыбуны — заберешься, да и не выберешься.

Но Николай Степаныч настойчив.

— Что ж, если так страшно, то оставайтесь здесь, — решительно заявил он, — а я пойду один.

И он молча, сердито попыхивая трубкой, принялся за сборы в путь.

Ермилыч смутился.

Неужели он, старый бродяга, много раз встречавший смерть лицом к лицу, испугается?

— Нет, этому не бывать, Николай Степаныч, — сказал он твердо. — Уж если итти, так всем вместе. На миру, говорят, и смерть красна. Не так ли, ребятушки?

«Ребятушки» все были согласны.

Каждый, помимо охотничьего и экскурсионного снаряжения, вооружился прочным и гибким вересовым шестом. Это было необходимо для прощупывания дороги по болоту и на тот случай, если бы кто-нибудь нечаянно попал в замаскированное «окно». Перекинутый поперек «окна» шест мог задержать на поверхности, пока не подоспеет помощь.

Сначала идут мелкие кочки, поросшие болотными ягодами — клюквой, морошкой и княженикой[8], низкорослыми искривленными сосенками, елками, ерником[9] и остро пахнущим багульником[10]. Итти трудновато, но не опасно — нога не проваливается глубоко, да и есть за что ухватиться.

Но чем дальше, тем труднее и опаснее. Уже не за что зацепиться корням невзыскательного болотного деревца, даже багульник попадается реже, и его сменяют высокие щетки жесткой осоки и густые заросли рогоза[11]. Все выше и выше кочки, дальше и дальше одна от другой, все чаще и чаще зловонные лужи ржавой воды с радужными переливами. Шест в эти лужи погружается целиком, не доставая дна.

Густая коричневая тина пузырилась разноцветными тусклыми нарывами, нарывы лопались и отравляли