предупреждение никакого внимания. Вероятно, шишки падали часто, и он привык к этому.

Ничего не оставалось, как спускаться. Сергей осторожно соскользнул по стволу и опустился почти рядом с увлеченным работой бобром. Животное испуганно застонало и неуклюжими прыжками направилось к прудку, попеременно подбрасывая переднюю и заднюю часть туловища. Бегство бобра всполошило остальных. Через минуту все население колонии бросилось в воду.

— Что случилось? Кто их спугнул? — спросил Николай Степаныч, выходя из засады.

— Я, — смущенно улыбаясь признался Сергей. — Бобр начал подгрызать мою сосну, а я боялся, что он меня уронит, и слез.

Подошли и остальные и внимательно осмотрели сделанный острыми зубами глубокий кольцевой надрез.

— Чистая работа, — похвалил Николай Степаныч. — Еще немного — и ты, пожалуй, свалился бы вместе с деревом.

— Эх, Сережка, Сережка, все ты испортил, — упрекнул его Дмитрий и печально посмотрел на затихший пруд. — Больше мы их не увидим.

— Почему? — спросил Николай Степаныч.

— Да, ведь, напуганы и теперь, вероятно, переселятся в другое место.

— Едва ли, — возразил Николай Степаныч. — Насколько мне известно, бобры без крайней необходимости не покидают своих жилищ. Неправда ли, Ермилыч?

— Конечно, — подтвердил охотник. — Не скоро их выживешь с насиженного-то места. Еще не один раз посмотрим да и с собой захватим парочку-другую хороших бобриков. А теперь не пора ли на ночлег — ведь. Серушко-то там один-одинехонек.

Бобры остались на старом месте. К ним путешественники приходили еще несколько раз, наблюдали, фотографировали. Стрелять бобров Николай Степаныч не разрешил — зачем распугивать, но согласился на ловушки. В хитрые западни Ермилыча попалось два великолепных бобра.

Как один день, промелькнула неделя ярких впечатлений и необычайных переживаний. «Таинственный остров» был исхожен вдоль и поперек, и каждый день коллекции пополнялись все новыми сокровищами.

— Ну, что теперь скажете, уважаемый Григорий Ермилыч? — торжествуя, спрашивал Николай Степаныч и передразнивал старика: «Шут с ними, с этими местами! Чего мы там не видали?» — А это что? А это?

И Николай Степаныч с комической яростью тыкал пальцами в блестящие бобровые шкурки, атласную шкуру большой полярной гагары, образцы горных пород и прочие богатства.

— Грешен, Николай Степаныч, каюсь, — добродушно почесывал затылок Ермилыч. — Верно, что не лежала у меня душа к этим местам, а теперь сам вижу, что зря упирался.

— То-то же, — внушительно прогудел Николай Степаныч. — Нам выпало редкое счастье — открыть чудесно уцелевший уголок природы. И этот уголок должен быть сохранен. — Здесь должен быть заповедник и биологическая станция. Ее научные работники будут изучать природу не по трупам деревьев и животных, а по живым образцам, в их естественной обстановке. Мы напишем обо всем этом доклад, пошлем его в печать и добьемся организации биостанции. Правда, ребята?

— Ура, да здравствует заповедник! — откликнулись три молодых голоса.

— А тебя, Ермилыч, — закончил Николай Степаныч, — сторожем при биологической станции. Согласен?

— Что, ж, это, пожалуй, можно, — серьезно ответил старый охотник.

XIII. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Лето подходило к концу. В природе уже чувствовался перелом к осени.

В начале августа пал первый иней. Зазолотились березы, оделись в пурпур осина, рябина и черемуха.

Темнее и глубже ночное небо, ярче звезды.

Николай Степаныч стоял у входа в пещеру, засунув руки в карманы, и смотрел, как под лучами утреннего солнца таял, дымясь, седой налет на траве и сухой хвое.

Он покачал головой, резко повернулся на каблуках и отрывисто бросил:

— Первое предупреждение. Не будем дожидаться второго. Пора свертываться.

Тяжело было ребятам слышать решение Николая Степаныча. Они и сами видели, что надвигалась осень — такая ранняя в этих местах, знали, что близок отъезд, и все-таки эти слова были неожиданными.

— Уже? — печально протянул Сергей. — Но, ведь, еще далеко не осень, стоит такая хорошая погода. Еще бы немножко пожить здесь.

Сергея поддержали остальные, даже Ермилыч.

Старый бродяга полжизни провел в лесных скитаниях и больше всего любил обстановку охотничьего лагеря. А нынешнее лето вышло совсем особенное — сухое и удачливое. Да и привык он к Николаю Степанычу и ребятам.

— Рановато, пожалуй, складываться-то, Николай Степаныч, — дипломатично начал старик, сделав равнодушное лицо. — Смотри-ка, денечки-то какие стоят — лето летом. Только гулять бы…

— Потому-то и нужно собираться именно сейчас, пока стоят хорошие дни, — отрезал Николай Степаныч, присаживаюсь к вскипевшему чайнику. — Зачем дожидаться дождливых дней, холодных вечеров, обнаженных деревьев? Уедем сейчас — и у нас от начала до конца сохранится цельное и прекрасное воспоминание. Пора, друзья, пора. На сборы — пять дней.

Николай Степаныч взглянул на грустные лица своих учеников, и ему стало жаль их.

— Еще целых пять дней, ребятишки. Они в полном вашем распоряжении — бродите, сколько хотите. Сборы вас не касаются — это наша с Ермилычем забота.

— И моя также, — заявил Михаил.

За два с лишним месяца были собраны образцы растений, шкурки, много снимков. Нужно все заново переложить, прочно упаковать, построить крепкий плот, который бы выдержал и багаж и пассажиров.

А потом — вниз по Угре.

Работа закипела.

Николай Степаныч пересмотрел все коллекции, упаковал их заново для дальней дороги.

Ермилыч рубил сухарник для плота и сплавлял его вниз по реке, а Михаил ловил и выкатывал бревна на берег. Потом все трое принялись за сооружение «судна», которое должно было доставить их в Синегорье.

А Сергей, Дмитрий и Серко, освобожденные от работы, пользовались последними днями и бродили без конца. Хотелось покрепче запечатлеть в памяти все детали, всю необычайную обстановку северного леса.

— Как странно, однако, — говорил Сергей. — Посмотри, Дима, ведь, ничего как будто не изменилось, все те же знакомые и привычные места, а между тем у них сейчас совсем другое выражение — грустное, прощальное.

— Глупости, Сережка, — отвечал Дмитрий, — это просто твоя фантазия. Грустное выражение? Так, ведь, осень уже, желтеет лист, блекнет трава и сам ты грустишь. И нечего переносить на природу собственные настроения.

— Эх, ничего ты, Дима, не понимаешь! — досадливо морщится Сергей. — А вот мы с Серком это хорошо понимаем. Не правда ли, Серко?

Серко сочувственно помахал пушистым хвостом.

Вот место их старого лагеря.

Полосатый бурундук быстро соскользнул с крыши старого завальня, густо затканного паутиной. Около «лаборатории» поднимались блестящие, сочные листья мать-и-мачехи. Ветром снесло крышу «погреба», наполненного доверху дождевой водой.

А как было хорошо, когда они только что пришли сюда!

— Помнишь, Дима, какая была тогда чудесная ночь, как сказочно светила луна?

— Да ну тебя, Сережка, — рассердился Дмитрий, — что ты это, как на похоронах?

Серко громко залаял. На гибкой ветке качалась белка и шелушила шишку.

Сергей протянул к ней руку и крикнул:

— Прощай!

Белка перелетела на соседнее дерево, а вместо нее откликнулось