— Ты знаешь, это не одно и то же. Хочешь, чтобы я приехала?

— Нет, ты же не хочешь, чтобы твоя мать сняла с нас обоихскальпы. Оставайся там, где сейчас и находишься, и занимайся своими делами,дорогая. Буду держать тебя в курсе.

— Ладно. Но береги себя. Никаких глупостей.

— Никаких глупостей. Вас понял, Хьюстон.

— Что?

— Не важно.

— Я всё-таки хочу услышать, как ты мне это пообещаешь. Наужасный и удивительно странный миг я увидел Илзе одиннадцатилетней — Илзе вформе гёрлскаутов, — и она смотрела на меня полными ужаса глазами МоникиГолдстайн. И прежде чем я успел сдержать слова, услышал, как говорю:

— Обещаю. Клянусь. Именем матери. Илзе рассмеялась.

— Никогда такого не слышала.

— Ты ещё много чего обо мне не знаешь. Я полон тайн изагадок.

— Раз ты так говоришь… — Опять пауза. А потом: — Я тебялюблю.

— Я тоже.

Я осторожно положил трубку на рычаг и долго смотрел на неё.

Вместо того чтобы принять душ, я вышел на берег. Быстрообнаружил, что на песке проку от костыля нет, скорее, он превращался в помеху,но от угла дома до воды меня отделяли каких-то два десятка шагов. Я не спешил,так что без проблем преодолел это расстояние. Прибоя практически не было,высота накатывающих волн не превышала нескольких дюймов. И мне было труднопредставить себе, с какой яростью эта самая вода обрушивалась на берег во времяурагана. Просто невозможно. Потом Уайрман скажет мне: «Бог всегда наказываетнас за то, что мы не можем себе представить».

Это одно из лучших его изречений.

Я повернулся, чтобы возвратиться к дому, но остановился.Света было достаточно, чтобы под выступом «флоридской комнаты» я мог увидетьтолстый ракушечный ковёр, нанесённый приливом. Целую кучу ракушек. Казалось,что при высоком приливе передняя часть моей новой виллы превращается чуть ли нев бак корабля. Я вспомнил слова Джека о том, что заранее получу предупреждение,если Мексиканский залив захочет «съесть» этот дом, что я услышу скрежет истоны. Наверное, он говорил правильно… но и на строительной площадке обычнопредполагается, что ты заранее получаешь предупреждение о пятящейся к тебетяжёлой технике.

Я дохромал до костыля, который оставил прислонённым к стеневиллы, и по короткому дощатому настилу добрался до двери. Хотел встать под душ,но вместо этого принял ванну. Опускался и поднимался осторожно, используянавыки, полученные от Кэти Грин в моей прошлой жизни. Мы оба проделывали это вкупальных костюмах, и тогда моя правая нога напоминала кусок плохо порубленногомяса. С той поры всё изменилось; тело постаралось залечить раны. Шрамы,конечно, останутся на всю жизнь, но даже они заметно сгладились, рассосались.Почти рассосались.

Я вытерся полотенцем и почистил зубы, затем, опираясь накостыль, вернулся в спальню и оглядел двуспальную кровать, теперь лишённуюдекоративных подушек.

— Хьюстон, мы ложимся в кровать, — доложил я.

— Принято, Фримантл, — ответил я. — Вы ложитесь в кровать.

Конечно, почему нет? На сон я не рассчитывал, после того,как выспался днём, но мог полежать. Нога чувствовала себя на удивление неплохо,зато тянуло поясницу и возникли какие-то неприятные ощущения у шеи. Я лёг. Нет,о сне не могло быть и речи, даже после похода к воде, но настольную лампу я невключил, чтобы дать отдых глазам. Решил полежать, пока не придут в себя шея ипоясница, потом достать из чемодана книгу и почитать.

А пока хотелось полежать, расслабиться…

Я расслабился, и даже больше. Ничего мне не снилось.

Сознание вернулось ко мне глубокой ночью: зудела праваярука, правую кисть трясло мелкой дрожью, и я понятия не имел, где нахожусь.Только снизу что-то огромное шуршало, шуршало и шуршало. Сначала я подумал, чтоработает какая-то машина, но для техники звук был очень уж неравномерным. И,как мне показалось, слишком живым. В голову пришли мысли о зубовном скрежете,но ни у кого не могло быть таких огромных зубов. По крайней мере ни у кого визвестном мне мире.

«Дыхание», — подумал я и вроде бы не ошибся, но какоеживотное могло издавать такой накатывающий со всех сторон, скрежещущий звук,когда втягивало в себя воздух? И, Господи, зуд сводил меня с ума, зудело всёпредплечье, до локтевого сгиба. Я решил почесать правую руку, потянулся к ней,но, само собой, не нашёл ни локтя, ни предплечья, почесал только простыню.

От этого я окончательно проснулся, сел. Хотя в комнатецарила темнота, звёздного света, проникающего в окно на западной стене,хватило, чтобы я разглядел изножье кровати, где один из моих чемоданов ещёлежал на скамье. Вот тут всё встало на свои места. Я на Дьюма-Ки, неподалёку отзападного побережья Флориды, прибежища молодых и полуживых. Я в доме, о которомуже думал, как о вилле «Розовая громада», а этот скрежещущий звук…

— Ракушки, — пробормотал я, вновь ложась на спину. — Ракушкипод домом. Вода прибывает. Прилив.

Я полюбил этот звук с самого начала, когда проснулся иуслышал его в ночной тьме, когда не знал, где нахожусь, кто я, из каких частейсостоит моё тело. Это был мой звук.

Он зацепил меня на здрасьте.

Потом начался период выздоровления и перехода от прошлойжизни к той, что я вёл на Дьюма-Ки. Доктор Кеймен, вероятно, знал, что в такиепереломные моменты большинство существенных изменений происходят внутри:волнения в обществе, мятеж, революция и, наконец, массовые казни, в результатекоторых головы правителей прежнего режима летят в корзину у подножия гильотины.Я уверен, этот человек-гора видел и успешные финалы таких революций, и ихфиаско. Потому что не всем удаётся войти в новую жизнь, знаете ли. А те, комуудаётся, не всегда находят в ней райский берег с золотистым песком.

Моё новое хобби помогло мне в этом переходе, и Илзе тожепомогла. Я всегда буду ей за это признателен. Но мне стыдно за то, что я рылсяв её сумочке, пока она спала. Оправдаться могу лишь одним: тогда казалось, чтовыбора нет.

Утром, на следующий день после моего прибытия на Дьюма-Ки, япроснулся в отличном настроении, после несчастного случая ещё никогда нечувствовал себя так хорошо… но не настолько хорошо, чтобы отказаться отутреннего болеутоляющего коктейля. Я запил таблетки апельсиновым соком и вышелиз дома. Часы показывали ровно семь. В Сент-Поле утренний холод принялся быкусать кончик моего носа, но на Дьюме воздух, казалось, поцеловал меня.