Когда закончил, практически полностью стемнело.

По левую руку шелестели листвой три пальмы.

Ниже и подо мной, но не очень далеко, вода прибывала,вздыхал Мексиканский залив, словно у него выдался долгий день, а ещё оставаласьработа.

Над головой высыпали уже тысячи звёзд, и прямо у меня наглазах появлялись всё новые.

«И так здесь было всегда», — подумал я и вспомнил фразу,которую произносила Мелинда, если слышала по радио действительно понравившуюсяей песню: «Она зацепила меня на здрасьте». Под моим примитивным танкером и янаписал это слово, «здрасьте», маленькими буковками. Насколько я могу вспомнить(а с памятью у меня теперь лучше), я впервые в жизни дал название картине. Иесли уж говорить о названиях, это — хорошее, не так ли? Несмотря на всепоследующие потери, я до сих пор думаю, что это идеальное название для картины,нарисованной мужчиной, который изо всех сил пытался больше не грустить… пыталсявспомнить, каково это — чувствовать себя счастливым.

На сегодня — всё. Я положил карандаш на стол, и вот тутвилла заговорила со мной в первый раз. Голос был тише дыхания Залива, но я всёравно его услышал.

«Я ждала тебя», — донеслось до моих ушей.

В тот год я разговаривал с собой и себе же отвечал. Иногдаотвечали и другие голоса, но вечером моего первого дня во Флориде беседу велия, только я, и никто, кроме меня.

— Хьюстон, это Фримантл, как слышите, Хьюстон? — сунувшись вхолодильник, с мыслью: «Господи, если это самое необходимое, не хочется дажепредставлять себе, что парнишка понимает под словами „набить холодильник“…того, что уже есть, мне хватит, чтобы пережить третью мировую войну».

— Последнее сообщение принято, Фримантл, мы вас слышим.

— У нас тут копчёная колбаса, Хьюстон, мы принимаемся закопчёную колбасу, как меня слышите?

— Вас понял, Фримантл, слышим вас ясно и чётко. Как ситуацияс майонезом?

Мы принялись и за майонез. Я приготовил два сандвича скружочками копчёной колбасы, уложенными на слои майонеза (когда я былмаленьким, нас воспитывали в вере, что майонез, копчёная колбаса и белый хлеб —пиша богов), и съел их за кухонным столом. В кладовке нашёл две упаковки «Тейблток пайс»,[25] с яблочной и черничной начинкой. Начал подумывать о том, чтобыизменить завещание в пользу Джека Кантори.

Наевшись, как удав, я вернулся в гостиную, включил свет,посмотрел на «Здрасьте». Рисунок получился не очень. Но что-то в нём было.Небрежно затушёванная вечерняя заря удивительным образом словно светиласьизнутри. Корабль мало напоминал тот, что я видел, мой выглядел интереснее,этакий корабль-призрак. Собственно, и нарисовал-то я его схематично, несколькимилиниями, но пятна жёлтого и оранжевого создавали ощущение, что корабльпрозрачный, и сквозь него пробивается закатный свет.

Я поставил рисунок на телевизор, прислонил к табличке снадписью: «ВЛАДЕЛЕЦ ТРЕБУЕТ, ЧТОБЫ ВЫ И ВАШИ ГОСТИ НЕ КУРИЛИ В ДОМЕ». Ещёнесколько мгновений посмотрел на него, подумал, что на переднем плане чего-тоне хватает, скажем, корабля поменьше, дабы подчеркнуть удалённость второгокорабля, придать рисунку глубину, но больше мне рисовать не хотелось. А крометого, любое добавление могло свести на нет ауру картины. И вместо карандаша явзялся за телефон, подумав, что могу позвонить Илзе по мобильнику, если он неработает. Однако Джек и тут оказался на высоте.

Я полагал, что скорее всего общаться мне придётся савтоответчиком (в колледже у девушек дел хватает), но она сняла трубку послепервого же гудка.

— Папуля! — Она так меня удивила, что я даже потерял дарречи, и ей пришлось повторить: — Папа?

— Да, — ответил я. — Как ты узнала?

— На дисплее высветился телефонный код — девятьсот сорокодин. Это тот регион, где находится Дьюма. Я проверяла.

— Современные технологии. Мне за ними не угнаться. Как ты,детка?

— Отлично. А ты как?

— Всё у меня хорошо. Если на то пошло, даже лучше, чемхорошо.

— Человек, которого ты нанял?..

— Он не зря получает деньги. Кровать застелена, холодильникполон. Я приехал и проспал пять часов.

Последовала пауза, а когда Илзе заговорила, озабоченности вголосе заметно прибавилось:

— Ты не слишком налегаешь на обезболивающие таблетки? Потомучто оксиконтин — в каком-то смысле троянский конь. Конечно, я не говорю тебеничего такого, чего ты ещё не знаешь.

— Нет, я принимаю прописанные дозы. Фактически…

— Что, папуля? Что? — По голосу чувствовалось, что она готоваловить такси, чтобы мчаться в аэропорт и прилететь первым же рейсом.

— Я только сейчас осознал, что в пять часов не принималвикодин… — Я взглянул на часы. — А в восемь — оксиконтин. Невероятно.

— Боль сильная?

— Пара таблеток тайленола с ней справятся. По крайней мередо полуночи.

— Возможно, перемена климата, — предположила Илзе. — Идневной сон.

Я не сомневался, что в какой-то мере на боль повлияло ипервое, и второе, но не думал, что они сыграли главную роль. Может, от этогопопахивало безумием, но у меня сложилось ощущение, что решающее слово сказалорисование. Если на то пошло, я это знал.

Мы поговорили еше какое-то время, и я почувствовал, какозабоченность уходит из голоса Илзе. Заместила её печаль. Скорее всего онапоняла, что это на самом деле произошло, и её мать и отец не собираютсяпроснуться однажды утром и зажить, как прежде. Но она пообещала позвонить Пэм иотправить электронное письмо Мелинде, дать им знать, что я всё ещё на землеживых.

— У тебя есть электронная почта, папа?

— Да, но сегодня ты будешь моей электронной почтой,солнышко.

Она засмеялась, всхлипнула, засмеялась вновь. Я хотелспросить, не плачет ли она, но передумал. Решил, что лучше не спрашивать.

— Илзе? Пожалуй, я тебя отпущу, милая. Хочу принять душ и натом закончить день.

— Хорошо, но… — Пауза. Потом её прорвало: — Меня корёжит примысли о том, что ты во Флориде один! Вдруг ты упадёшь в душе! Неправильно это!

— Солнышко, всё у меня хорошо. Честное слово. Этот парень…его зовут… — «Ураганы, — подумал я. — Метеоканал». — Его зовут Джим Кантори. —В ряд я попал правильный, но с местом ошибся. — Я хотел сказать, Джек.