— Это невероятное достижение, — искренне сказала Марит.

Он просто склонил голову, словно признавая истинность ее наблюдения, но не принимая похвалы. Марит потянулась за своим напитком. Большой ломтик апельсина придавал напитку легкомысленный вид, не говоря уже о полосатой соломинке и маленьком коктейльном зонтике.

Ликос поставил пиво обратно на стол, покрытый толстой белой тканью, наклонился вперед и щелкнул по бумажному зонтику, прежде чем она успела поднять стакан.

— Ты и твое пристрастие к сладкому, — процедил он, и она улыбнулась.

Он откинулся на спинку стула, его взгляд заворожил Марит. Он разрушил защитную невидимую стену, которую она воздвигла между ними прошлой ночью, и внезапно в ее воображении они снова оказались в той темной комнате, ее дыхание сбилось, она вспомнила очертания его груди под ее ладонями.

— А какое детство было у принцессы?

Вопрос вернул Марит в настоящее, словно она была на поводке, который он держал. Она не успела оправиться от воспоминаний, и правда сорвалась с ее губ:

— Одинокое.

Ликос ничего не сказал, а она покачала головой, пытаясь понять, почему этот мужчина казался единственным человеком, которому она говорила то, что никогда не собиралась произносить вслух. Взяв себя в руки, Марит снова взглянула на него. Ее голос был холодным и равнодушным, когда она произнесла:

— Я уверена, что ты не хочешь слушать о бедной маленькой принцессе.

Он выдержал ее долгий взгляд, в котором она прочитала ту фразу, которую сама произнесла: «Я хочу знать о тебе больше!»

Марит бы все отдала, чтобы услышать, как он это скажет. От волнения ее лицо порозовело, а сердце быстро забилось. Но он был достаточно упрям, чтобы продолжать молча смотреть на нее.

— Во всем мире есть маленькие девочки, которые мечтают стать принцессами, — сказала она.

— А ты не мечтала?

Марит покачала головой и пожала плечами:

— Как ты можешь мечтать о том, кем ты уже являешься?

Только Марит не была настоящей принцессой, это роль Фрейи. Она была любима народом, родителями и самой Марит. Отсутствие родительского внимания и любви всегда заставляло ее чувствовать себя невидимкой. Как будто она не имела значения. Как будто ее мысли и чувства были не важны. Но именно Фрейя приходила ее успокаивать, когда Марит снились кошмары. Фрейя утешала ее, когда Марит было грустно. Но даже сестра не смогла компенсировать недостаток родительской любви.

— Значит, ты та, кем всегда хотела быть? — спросил Ликос, и по сомнению в его тоне было ясно, что он тоже не признает в ней принцессу.

— Я хотела заниматься музыкой, — ответила она, желая сбить с него спесь. — Но королевская особа не может быть музыкантом.

— Кто это решил?

Марит подавила желание скрыть обиду за шуткой, но Ликос сказал ей правду о себе, и она тоже должна проявить к нему уважение.

— Мои родители. Это не обсуждалось, — сказала она, делая глоток своего «Апероль Шприц», совершенно не чувствуя сладкого апельсина и травянистой горечи.

— Какими были твои родители?

Его глаза блестели на полуденном солнце, и она не могла избавиться от ощущения, что он искал в ее ответе что-то, что помогло бы ему понять, кто она такая на самом деле.

— Они были королем и королевой Свардии.

Ликос посмотрел на нее тем взглядом, который требовал ответа и честности.

— Они были очень заняты. Всегда на встречах или в поездках в дальние страны, — просто ответила Марит. — Папа не должен был стать королем, но его брат погиб в результате несчастного случая, не оставив наследников, поэтому он взошел на трон, хотя, я думаю, этого не хотел.

Впервые Марит произнесла эти слова вслух. И в первый раз она на долю секунды задумалась, нет ли у нее чего-то общего с черноглазым мужчиной с суровым подбородком, который являлся ее отцом.

— Но папа, безусловно, позаботился о том, чтобы Александр и Фрейя знали свои роли и свои будущие обязанности.

— А ты?

— Я не должна была доставлять неприятностей, вот и все.

Так просто, но в то же время, так горько. На обедах ее родители разговаривали только с братом и сестрой. Даже если Фрейя пыталась вовлечь ее в разговор, это всегда было ненадолго. Александр наблюдал за ее попытками с какой-то беспомощной яростью, которая только ухудшила ситуацию, и, в конце концов, Марит решила позволить себе маленькие глупые шалости, невидимые для ее родителей.

Она подняла руки, притворно сдаваясь.

— Это была абсолютно не моя вина, что сын германского посла оказался весь в вишневом соке.

Ликос поднял бровь.

— И откуда мне было знать, что моя юбка была заправлена в трусы на красной дорожке на новогоднем празднике?

Ликос подавился пивом.

— А как насчет исключения из школы-интерната? — спросил он, когда снова смог говорить.

— Да все в порядке. Я признаю это, но…

— А спуск с горы на лыжах, из-за которого твоя мать прервала свое путешествие? Когда тебе было четырнадцать?

Эти слова были как удар в солнечное сплетение. Марит ненавидела, что эта история из ее прошлого до сих пор оказывает на нее такое воздействие. Она попыталась улыбнуться, но Ликос увидел ее замешательство. Она могла понять это по тому, как он наклонился вперед через стол, как его глаза сузились.

— Так что?

— Что? — повторила Марит за ним, как будто у нее была хоть какая-то надежда скрыть правду.

— Марит. — Его голос был предупреждением.

— О да. Печально известная лыжная прогулка, которая испортила очень важную поездку моих родителей в Японию, — сказала она, ее тон был полон горькой иронии. — Та самая, когда мою маму сфотографировали, как она выходит из частного самолета, затем на ступеньках больницы, очень обеспокоенную, когда разговаривает с хирургом. Та самая больница, — сказала Марит, не в силах скрыть в голосе многолетнюю боль, — в которой моя мать так и не навестила меня. Та самая лыжная прогулка.

Марит хотелось плакать. Знал ли Ликос, как неловко было признать, что ее мать даже не удосужилась навестить ее в больнице? Ведь Марит так мало значила для нее.

Ей хотелось, чтобы он понял это. Но как она могла объяснить агонию от одиночества в своем детстве? Что она страдала, потому что ощущала себя невидимкой во дворце, полном людей. Как будто она кричала, но никто ее не слышал.

Ликос стиснул зубы. Виноват ли он в том, что смотрел на нее цинично, как на «бедную маленькую принцессу»? Несомненно. Мог ли понять, почему ее родители не разрешали заниматься музыкой? Вероятно. Но чтобы ее мать отменила поездку и отправила фотографов к палате своего больного ребенка, но так и не