путь защиты». Порвал ли Тарасов с троцкизмом? – спрашивали из зала. «Я, – вспоминает Калинин, – ответить не решался». Свою связь с «чужаками» Калинин хотел «скрыть за чужие спины», что заставило председателя комиссии по чистке Чудовского предложить исключить наряду с Тарасовым, которого все-таки разоблачили, также и Калинина[1067]. Калинину припомнят, как он говорил в 1934 году: «Что вы там читаете газеты, сами рабочие должны видеть, какие герои Зиновьев и Каменев, они открыто признаются, они показывают, как они тверды». Оказалось, что, когда трудно было с питанием и с квартирами, «он вел себя антипартийно, рассказывал антипартийные анекдоты <…>»[1068].

А что за тип польский коммунист инженер Петровский? «Он, правда, попал сюда не по чьей-либо рекомендации, – заметил Громов, – но были у него разговоры с отдельными членами партии». Петровский считал, что политика в отношении Польской партии социалистов (ППС) и вообще социал-демократии «…неверная, что по социал-демократам очень крепко бьют, когда к ней нужно бы приблизиться, т. е. как бьют? Наши братские партии разоблачают контрреволюционную сущность демократии, а по его, видите ли, нужно было бы социал-демократию приблизить к себе, приголубить ее, вот тогда политика партии была бы правильная. Если он считал неверной политику партии в отношении социал-демократии, куда он бросал камушек?»

Неужели Петровский не знал, что Сталин говорил о меньшевиках? Ершов также был «немножко не согласен» с тем, что Петровского да и всех приближенных Тарасова считают хорошим образцом производительности труда: «Батиков и Петровский на производстве никакого авторитета не имели. <…> Все работники, честные беспартийные и партийные хозяйственники, были все время недовольны планированием во времена Петровского, Гольденберга и Батикова».

Называли триумвиров «„шайка планирования“, и характерно, что они планирование взяли в свои руки, это наиболее острый участок». Именно сторонники оппозиции были самыми рьяными защитниками идеи форсированной индустриализации и укрепления планового начала в экономике. Взять хотя бы Гольденберга: вначале, в бытность слушателем Института красной профессуры, Элькон Зиновьевич симпатизировал Троцкому. Затем, уже как декан экономического отделения Коммунистического университета в Ленинграде, примкнул к «школе Бухарина», что было ничем не лучше. Признав свои «правооппортунистические» ошибки в 1930 году, он был отправлен на различные должности в строительных организациях Кузнецкого бассейна. Гольденберг, Нарыков, Батиков и Петровский дошли до того, «чтобы влиять на ход самого производства, они забрали себе такие функции, что не просто план составляли, от них зависело, забросят тебе материал или не забросят, забросят механизмы или не забросят». Пользуясь самостоятельностью в решении проблем строительства, хозяйственники диктовали свои условия на стройке: постоянно требовали увеличения капитальных вложений, противодействовали любому контролю над использованием выделенных средств и ресурсов и т. д.

«Политики» меняли знаки с плюса на минус. С их точки зрения, хозяйственная верхушка Кузбасса демонстрировала все недостатки бюрократизма, косности, неповоротливости и нагло отстаивала свои корпоративные права[1069]. На допросе ОГПУ 23 марта 1933 года разоблаченный Гольденберг свидетельствовал, что у него были очень близкие отношения с ученым секретарем Бухарина, Ефимом Викторовичем Цейтлиным, «…не прекращавшиеся до моего отъезда на Кузнецкстрой (хотя в 30 году мы уже встречались значительно реже). За последние годы я с ним виделся три раза. Во-первых, весной или летом 31 года, когда он приезжал по каким-то НИИСовским делам на Кузнецкстрой, второй раз в мой приезд в Москву весной 32 года и третий раз в мою последнюю поездку в Москву зимой 33 года. В 31 году наша стройка произвела на него огромное впечатление. Вообще, тогда он был полон энтузиазма, и никаких колебаний или сомнений я в нем не заметил». Не то чтобы ничего не было: «По свойственному ему импрессионизму он часто непомерно раздувал значение отдельных прорывов и неудач. Когда в январе произошло резкое снижение выплавки чугуна, он вначале очень этого испугался, хотя потом согласился со мной, что это явление сугубо временное и ничего органического в нем нет». Рассказывая о каком-нибудь просевшем фундаменте домны или обнаружившихся проектных неувязках на каком-нибудь новом заводе, «он быстро перескакивал к неумеренным обобщениям насчет того, что „мы не умеем строить“, „черт знает что у вас делается с проектированием“, „нет людей“ и т. д. Но в вопросах линии партии и партийного руководства у него – таково было мое впечатление от разговоров с ним – колебаний не было. Он говорил мне, между прочим, что никаких связей с прежними товарищами по „школе“ он не поддерживает и то же самое советует и мне. Несколько раз говорил, что тяготится работой в НИИСе и своим „состоянием при Бухарине“»[1070].

В письме от 26 апреля 1933 года Цейтлин уверял Сталина в том же:

Я был исключен из партии в 1929 г. <…> Исключение это я перенес крайне болезненно. Несмотря на то, что в середине 1930 г. (по Вашей инициативе и по Вашему указанию) я был восстановлен в партии, я <…> пришел к выводу, что отказа от своих взглядов далеко не достаточно, что нужно самому посмотреть, как и что изменилось кругом. Я уехал в длительную командировку на Урал и в Сибирь, побывал на новостройках, в Кургане и т. д. Впечатления этой поездки были настолько глубоки, что они-то и сыграли решающую роль и определили все мое дальнейшее поведение и в смысле разрыва с группой, и в смысле той позиции по отношению к этой группе, которую я защищал в совместной работе перед т. Бухариным, и в смысле самой нашей работы. Свои впечатления и выводы в начале 1931 года я излагал в десятках писем т. Бухарину, делал два раза доклад т. Серго, который может подтвердить, в каком я тогда был воодушевлении[1071].

Но на допросе от 13 февраля 1937 года бывший ученый секретарь председателя Совнаркома Сергей Николаевич Радин разоблачал все эти уверения как контрреволюционный маневр. Он вспоминал, как в один из приездов Гольденберга в Москву из Кузнецка в 1932 году передал ему директиву Рыкова о вредительстве. Гольденберг принял эту директиву к исполнению, причем указал, что «для выполнения этой директивы у него создалась на строительстве благоприятная обстановка, поскольку он пользуется на стройке поддержкой начальника строительства Франкфурта, поскольку он еще раньше вовлек в организацию работавшего там, на строительстве Грольмана – известного в прошлом правого в аппарате ИККИ»[1072]. На допросе от 27–28 января 1937 года начальник ТЭЦ, а затем заместитель директора Кузнецкого металлургического комбината Михаил Григорьевич Грольман добавил:

Приезжавшие по разным делам в Сталинск: Цейтлин в 1931 г. (в конце) и Марецкий в 1932 году имели специальное поручение Бухарина – поставить меня и Гольденберга в известность о новых установках центра правых